Золотой иероглиф

Дубинин Дмитрий

Ну, вот и все. Приезжай как-нибудь, сто лет не виделись. У нас тут и с работой получше вроде бы стало.

Папа».

Сказать, что это письмо меня шокировало, значит, не сказать ничего. Словно рушилось здание, которое я долго и бережно складывал. Так в одночасье превратиться из внука самурая во внука его убийцы — это действительно могло хоть кого вывести из равновесия.

Но приправа к этому была еще впереди.

— В тот день ко мне пришла Лена, — сказала Таня. — Она собралась лететь во Владивосток, потому что неожиданно пришло разрешение на въезд в Японию, о котором она и думать уже забыла, и просила назавтра ее проводить. И я, ты уж прости, рассказала ей, как ты вообразил, будто являешься внуком того японца и некоей Ксении, а на деле все

обстоит не так, и что ты вроде бы собрался ехать в Японию и доказывать какие-то свои права. Больше я не сказала ничего. Но Лена ужасно заинтересовалась, особенно, когда я назвала имя Ксения. Потом она быстро засобиралась, хотя сначала мы хотели немножко поболтать. Назавтра она мне не позвонила, я очень удивилась, и приехала к ней сама. Мало ли что… Смотрю — а она уже из дома выходит. Одна, сама не своя какая-то. Меня увидела — словно и знать не знает. Я ей: «Что случилось?» Она долго что-то мямлила, а потом и говорит таким прямо срывающимся голосом: «Ты знаешь, что дед Андрея убил моего? И я поэтому вообще знать никого из вас не хочу. Я вчера приехала к своему отцу и потребовала объяснений — он ведь рассказывал мне, что мою бабушку звали Ксенией, и что она имела какие-то неприятности из-за близкого знакомства с японскими пленными во время войны. Отец ходил вокруг да около, да потом и рассказал мне все».

— Подожди-подожди, — заговорил я. — Что-то у меня башка пухнуть начала. Ну не может же быть таких совпадений!

— Лена приехала в Новосибирск с родителями из Хабаровского края, если хочешь знать.

— Да я, вообще-то, знаю об этом…

— Это ее дед был японским пленным по имени Кивата Дзётиин, которого, как получается, застрелил твой дед — Владимир Маскаев, старший лейтенант НКВД. А бабушку Лены так и звали: Ксения Кирюшина. Ей, как я поняла, инкриминировали знакомство с человеком, который теоретически мог поддерживать связь с другими японцами, и приговор она действительно получила, правда, гуманнейший по тем временам — пять лет исправительных работ с поражением в правах. Впрочем, сына своего она не потеряла и рассказала ему впоследствии о том, как умер его отец. И о том, что некий предмет исчез из дома после обыска, устроенного чекистами. Илье Кирюшину, отцу Лены, как оказалось, было многое известно. В детстве он постоянно требовал от матери все новых и новых рассказов об отце, потом увлекся культурой и искусством Японии, пусть все это и не стало для него делом жизни, в отличие от Лены, которая, как она сама говорила, всегда мечтала стать японисткой. Но, разумеется, за пределы семьи сведения о том, чьей внучкой была Лена, не выходили, да и самой Лене отец рассказал всю правду только сейчас. Она, по-моему, была очень расстроена. Просто жутко. Пожалуй, сильнее, чем расстроилась бы на ее месте я. Почему — не понимаю.

Пока не понимал этого и я. Ясно было только то, что хозяйкой омамори должна считаться Лена Кирюшина, черноглазая и черноволосая Ленка, похожая на азиатку, еще больше, чем я, и уверенная в том, что родилась в России по трагической ошибке… Ну что ж, теперь понятно, почему ее постоянно тянет в самую восточную из всех восточных стран, и почему я там чувствовал себя так неуютно… Мистика, конечно, но теперь я воспринял факт моего выдворения из Японии как закономерный — не твое это место, Маскаев!

Я повалился на кровать в номере. На душе было пусто и пакостно. Скелет, высунувшийся из шкафа, нагло ухмылялся, лязгая челюстями и гремя косточками.

— Устал? — участливо спросила Таня. Я пожал плечами. — Плохо себя чувствуешь? — Я лениво кивнул головой. — Водочки хочешь?

У нее действительно была припасена четвертинка. Господи, я совсем не ценю свою жену!

Глава II

Когда в бутылочке осталось на два пальца, я уже был почти в себе. Мы сидели за столом на двух поставленных рядом стульях и обнимались. Скелет обиженно убрался в шкаф, хотя и не торопился закрывать за собой дверь.

— Таня, — сказал я. — Я вот еще чего не понял. С

Ленкой-то вы вроде задружили, а потом она вот так себя повела, и вообще, ты называешь ее двуличной… И ты ведь тоже не поняла, с чего это она расстроилась.

— Поняла уж, — вздохнула Таня. — Она ведь готова была на все, чтобы украсть у меня такого балбеса, как ты.

— С чего ты взяла?

— Что ты балбес?

— Нет… — Тут до меня дошло, и я даже усмехнулся. Засмеялась и Таня. — Зачем это я ей понадобился?

— Когда вы вместе учились, у вас ведь было что-нибудь?

— Ну, было.

— Вот и думай. Такое случается, что спустя несколько лет люди встречаются и снова прыгают друг к другу в постель.

— Но…

— Не надо. Она мне напоследок сказала, как ты напросился к ней, пока я ездила в командировку. Я все-таки этому не поверила.

— Что я был с ней?

— Нет, что ты напросился. Она сама тебя, балбеса, затащила в постель. И решила, что все это продолжится. Но тут вернулась я. Ленка, скорее всего, думала, что раз мы не расписаны, то тебя окрутить будет проще пареной репы… Не вышло. И тогда она затеяла настолько сложную интригу, что сама в ней едва не запуталась. Даже Сашке Попову так запудрила мозги, что он забыл, как его самого-то зовут.

— Он говорил, что у них кое-что было…

— Вранье это все, — сказала Таня, и я ей вдруг сразу поверил.

— Погоди. А как же тогда с японцами? На теплоходе она мне не рассказывала о событиях прошлого, зато всячески пыталась реабилитировать себя и уверяла, что не строила козней против меня.

— Она их против тебя и не строила. Ты что! Она же в тебя как мартовская кошка втрескалась.

Гм… Чем дальше, тем я все меньше понимал Татьяну.

— Тогда кто и откуда узнал, сколько копий снято с документа?

— Послушай, ведь даже я об этом не знала точно! Ты же не сказал мне, сколько всего их сделал. Просто отдал, и все…

Так. Совсем интересно.

— Сто-ой, — вдруг протянула Таня. — Ты на работе их делал?

— Да. Только над душой у меня никто не стоял. Кто мог видеть, сколько штук я отпечатал?

— Когда я приходила к вам в офис, уже после того, как получила письма от тебя и твоего отца, то видела там «Кэнон». У нас точно такой же в конторе. Ты на нем копировал?

— На нем.

— Если бы узнать, кто работал на нем после тебя, то все стало бы ясно. У него индикатор показывает, сколько было подряд сделано копий.

Так, постойте, все. Индикатор должен был показать три. Потому что один листок машина зажевала, и он потом куда-то исчез. Исчез, да так, что я не смог найти его даже в мусорном контейнере. Значит, он оказался где-то в другом месте — смятый, не полностью пропечатанный. А потом… После того, как я сделал свои копии, на «Кэноне» работал Игорь Сорокин. Игорь Сорокин, которому, по словам подполковника Панайотова, не доверяет РУОП, и который, по словам Лены, тоже ходил кому-то звонить в то утро, когда мы отдыхали у него на даче. Конечно, мало ли кому он мог звонить, но теперь картина стала куда более ясной.

Если только допустить, что он общался не с японскими бандитами, а с нашими. Но это вполне разумное допущение: ведь свет не сошелся клином лишь на двух переводчиках — Кирюшиной и Такэути!

Значит, Сорокин… Получается, девчонки ни при чем?

— Тань, а зачем Ленке понадобилось закручивать интригу?

— Она решила нас поссорить, неужели непонятно? Для этого она мне в подружки набилась, да так, что я даже сама не поняла, как это произошло. Для этого она и ждала удобного момента, чтобы сказать, как это там у вас происходило… А может быть, просто накрасилась бы коричневой помадой — ты ведь ей наверняка рассказал про платок?.. И добавила бы, что у вас уже все решено, вот только Андрюша такой деликатный, что не хочет меня огорчать… А ты к этому моменту уже давно бы обвинил меня во всех смертных грехах — у нее уже начало кое-что получаться. Правда, странно, что узнав о том, что произошло в прошлом, Лена так резко переменилась. Кстати, уезжая, она передо мной извинилась. Сквозь зубы, но извинилась.