Золотой ключ. Том 3
Шрифт:
Сарио видел немало примеров, подтверждающих его правоту. Конечно, с ним самим не сравнится никто, но за свои многочисленные жизни он узнал, воспитал и научился уважать художников из семейства Грихальва. Даже тех, у кого не было и намека на Дар, а всего лишь глаза, руки и стремление к славе. Даже среди иностранцев, знакомых ему только по работам, попадались такие, кто мог посоперничать с ним в таланте. Он должен все увидеть, осознать, понять, чтобы — когда придет время — создать настоящий шедевр, который превзойдет все остальные произведения. Сарио в очередной раз докажет всем, сколь
Он вернулся в ателиерро на рассвете. Аласаис мирно спала. События прошедшей ночи пробудили в его памяти старые и неприятные воспоминания: каль веноммо, ядовитое перо.
Северин рисовал карикатуры на Арриго. Тому так и не удалось получить доказательства, но Сарио знал, кто их автор и что сделаны они с молчаливого согласия Лейлы. И к чему привело соперничество Тасии и Мечеллы? Ничего значительного не произошло — если не считать, что мечты и жизнь Рафейо были разрушены.
Сарио открыл сундучок, осторожно развернув, вынул свой череп и поместил на столе. Они уставились друг на друга, Сарио и череп, живые глаза встретились с пустыми, мертвыми глазницами. И тем не менее он не умер, настоящий Сарио жив — и так будет всегда. Его собственные глаза смотрят на него с Пейнтраддо Меморрио, его глаза и дюжина разных лиц. Он никогда не мог запомнить, какому лицу принадлежит какое имя, но разве это имеет значение? Все они Сарио. Только Сарио важен.
И, естественно, Сааведра. Он сделал это ради нее и ради прославления искусства рода Грихальва. Вовсе не для себя.
Сарио опустился в кресло — старое, много раз побывавшее в починке кресло Алехандро, намочил кисть слюной и начал писать акварельный портрет Луиссы. Ее тонкие, изящные руки, держащие гирлянду из дикой герани, постепенно, по мере того как он наносил краски, распухали, пальцы становились шишковатыми. В течение следующих двух дней, пока им с Аласаис еще будет нужна ее помощь при подготовке к отъезду, Луисса лишь почувствует слабую боль в руках, которая несказанно ее удивит. Костная лихорадка — артрит, так ее теперь называют врачи, — разыграется чуть позже. Никто не должен заподозрить, что ухудшение ее здоровья каким-то образом связано с ним. Глаза Луиссы на портрете покрыла почти прозрачная белая пленка…
Нет. Он вспомнил Томаса. Нет никакой нужды ослеплять Луис-су. Он нарисовал крошечные трещины у нее на губах и небольшую опухоль на горле. Она должна онеметь. Сделали бы Вьехос Фратос нечто подобное с Томасом, и Сарио никогда не узнал бы того, что его интересовало. Муалимы допустили ошибку, когда, лишив Томаса глаз и рук, возомнили, будто не оставили ему ничего. Матра! Как давно это было! Он взглянул на череп. Очень давно, Томас уже давно превратился в прах.
Аласаис зашевелилась и мгновенно проснулась.
— Что ты делаешь? — совсем как ребенок спросила она. Сарио никогда не мог предугадать, каким будет ее очередной вопрос.
— Защищаю тебя.
Он закончил портрет, нахмурился и стал его разглядывать. Не лучшая из работ, но свою роль сыграет. Он отставил картину в сторону, сохнуть, а сам написал короткую записку.
Семье Грихальва.
Если
Ради вашей собственной пользы я подпишусь так: Заинтересованный наблюдатель.
— Аласаис, когда придет маэсса Луисса, ты попросишь упаковать твои вещи.
Как только акварель высохла, Сарио убрал ее в сундук и закрыл крышку. После этого отнес записку вниз и велел Оливиано отправить посыльного в Палассо Грихальва.
Появилась Луисса. Услышав, что они уезжают через два дня, погрустнела, непривычно хриплым голосом пролепетала какие-то слова о том, как она сожалеет. Потом достала платья Аласаис, сшитые у разных портных, принялась показывать, как нужно в них держаться, как носить митенки, шаль, обмахиваться веером. Луисса аккуратно складывала вещи, время от времени напоминая Аласаис названия тканей, а также как следует одеваться. Она не жаловалась на боль в руках, но Сарио внимательно за ней наблюдал: она то и дело останавливалась, чтобы потереть костяшки пальцев. Знакомый с костной лихорадкой по личному опыту — ему довелось испытать ее в нескольких жизнях, — Сарио сразу узнал этот жест.
На второй вечер он щедро заплатил Луиссе, и она ушла, не стесняясь своих слез.
— Ты намерен ее убить? — совершенно равнодушно спросила Аласаис.
— С чего ты взяла? — удивился Сарио. Он не говорил Аласаис ничего такого, что могло бы навести ее на эту мысль.
— Она ведь знает, что мы здесь были. Сарио приподнял одну бровь.
— Ты мыслишь совсем как твой отец — когда речь идет о политике. А мне следует ее убить?
— Луисса была добра, но ведь нам она больше не нужна.
— Нам Не нужна, верно. Однако Луисса — опальная гхийаска, как и ты сама, Аласаис. Разве ты не испытываешь к ней симпатии?
— А мне следует? — без малейшего намека на иронию спросила она.
— Да, следует. Твой долг быть доброй и сочувствовать другим людям. За это тебя станут любить. Великая герцогиня Мечелла, твоя родственница, просто мастерски пользовалась своим добрым сердцем, мягкими манерами и умением выслушивать других, добиваясь таким образом верности и привязанности окружающих. Было бы очень неплохо, если бы ты стала ей подражать.
— В таком случае тебе нужно оставить Луиссе жизнь.
— Это твое решение. А я должен оставить ее в живых, потому что смерть Луиссы вызовет подозрения, а если она вдруг заболеет, таких подозрений не возникнет. Нам пора спать. На рассвете мы отправляемся в Аргуэнью, где встретимся с твоими верными слугами.
И она заснула.
Утром Сарио открыл свой сундучок в последний раз, прежде чем повесить замок на дверь ателиерро с Пейнтраддо Меморрио. Он завернул череп в бархат, положил его внутрь, затем достал тяжелое золотое кольцо с печаткой гхийасского королевского рода, изображавшей лебедя, и передал его Аласаис.