Золотой рубин
Шрифт:
— А теперь вот что скажи-ка ты мне, братец ты мой, — снова обращается Мальцев к Даниле Петровичу. — Где ты взял золото для первой варки и почему ты сразу ко мне с этим делом не обратился? Значит, у тебя самого такие деньжонки водятся?
— Никак нет, ваше превосходительство, — отвечает на этот вопрос генералу Данила Петрович. — Таких денег у меня сроду не водилося. К вам же я потому не обратился, что боялся. А вдруг у меня ничего бы не получилося и я ваше золото зря бы только израсходовал? Ведь даже у немца, как вам известно, один раз брак получился, да еще в двух
— Так где же ты их взял, золотые-то эти, что в тигель свой пустил? — допытывается Мальцев.
Даниле Петровичу и не хотелось, ох как не хотелось рассказывать генералу, кто его выручил. Он боялся, как бы не подвести Степана Ивановича. А что будешь делать, когда генерал пристает, словно с ножом к горлу?
— Друг меня выручил один, дал мне две пятерочки, — говорит он Мальцеву.
— Друг? — поднял опять удивленно брови генерал. — Кто ж это такой у тебя друг, что мог пожертвовать тебе деньги такие?
«Делать нечего, придется, видно, говорить все, иначе он от меня не отстанет, — подумал Данила Петрович. — Будь что будет, а надо говорить».
— Степан Иванович мне одолжил, ваше превосходительтво, — отвечает он Мальцеву.
— Понизов? — снова удивляется Мальцев.
— Так точно, он самый, ваше превосходительство.
— Гм! Вот уж не ожидал, что у меня и стекловары наживаются. Что главные мои служащие на руку охулки не кладут, это мне давно известно, а вот чтобы и мелкая сошка вроде вас про запас деньжонки откладывала — этого я не предполагал, — говорит Мальцев. — Ну что ж, это и хорошо, я против этого ничего не имею. Сам живу и другим жить даю. И сколько же он тебе одолжил?
— Две пятерочки, десять рублей.
— И ты что ж, в один тигель обе пятерки и убухал? — продолжает допрос генерал.
— Никак нет, ваше превосходительство. В тигель я опустил только одну пятерку. А другую я берег для другого разу, если бы с первой варкой у нас с Сенькою незадача получилась.
— Та-а-ак! — многозначительно протянул Мальцев. — Значит, на один тигель в десять пудов шихты ты израсходовал золота только на пятерку одну, говоришь?
— Так точно, ваше превосходительство, — отвечает Данила Петрович, не понимая еще, к чему клонит генерал.
— А на стопудовый горшок, значит, надо полсотни рублей золотых?
— Так точно, такая норма, выходит. Сенька мой, когда подглядывал, сколько Шульц в тот раз бросал, насчитал десять пятерок на одну варку. А он, Шульц-то, в тот день как раз в одном горшке варил свой рубин. Ну, а я уж, соответственно, на тигель одну пятерку положил, так как шихты в него я засыпал в десять раз меньше, чем Шульц в свои горшок.
— Да разбойная же твоя душа! Да грабитель же ты этакий! Да я ж тебя, такой ты и разэтакий, сегодня же выгоню из Дятькова своего! — заорал Мальцев. — Ах, живодер же ты этакий! Я знал, что ты будешь облапошивать меня, но чтоб на такие куши, этого я не предполагал.
У Данилы Петровича с Сенькой и душа в пятки пошла: они подумали, что генерал на них орет.
— Ваше превосходительство, да ведь, значит же, норма такая, меньше, видимо, и нельзя, — залепетал в страхе
— Вот я ему и покажу эту «норму», Шульцу твоему, подлецу! Ты знаешь, на сколвко он меня облапошивал на каждом горшке, а? Ровно наполовину! Он на каждый горшок требовал золота на сто рублей, а, выходит, клал его в шихту наполовину меньше, другую половину себе в карман опускал. Жирный кусок прикарманивал он каждый раз, да еще я ему сто рублей в месяц плачу. Ну уж больше он у меня этим не попользуется, с сегодняшнего же дня я ему отставку учиню, сегодня же прикажу рассчитать ворюгу. А рубин будешь варить теперь ты со своим мальцом.
Данила Петрович сначала было обрадовался, что генерал не на них, оказывается, орал, а потом снова испугался, когда услыхал, что Шульца Мальцев собирается увольнять, а им теперь одним надо варить золотой рубин.
— Ваше превосходительство, а может, вы повремените с делом этим, а? — сам не зная, как он решился на смелость такую, говорит он Мальцеву.
— Это почему же я должен временить, цацкаться с жуликом таким? — спрашивает Мальцев.
— Да ведь еще неизвестно, как у нас с Сенькою дальше с рубином получаться будет. Вдруг затор получится?
— Ах, ты вот чего опасаешься! Ну так я этого не боюсь. Я уверен в тебе. Если у тебя первая проба получилась качественная, то последующие варки будут еще лучше. Я тебя как стекловара знаю хорошо, лучше, чем ты сам себя знаешь. С богом! Шагайте домой, а я сейчас этим Жульцем
Данила Петрович и Сенька вышли из дворца — и поскорее домой. Хоть сегодня во дворце с ними и ничего худого не случилось, а все же лучше подальше от него, спокойней как-то на душе становится, когда находишься вдали от него.
А Мальцев, как только они ушли, хотел сейчас же послать рассыльного за Шульцем. Но потом одумался.
«Нет, пожалуй, сейчас рановато это делать, горячусь я зря. Грач-то, пожалуй, прав. Надо действительно посмотреть, как дальше у него дело с рубином будет обстоять. А Жульца я всегда успею выгнать. Наоборот, надо приказать управляющему фабрикой, чтоб Жульцу дали отгул денька на три еще, чтоб в фабрику его не вызывали, дабы он не узнал, что там делает мой Грач, не мешал ему, переполоха пока не поднимал. Вот что надо сделать мне сейчас», — решил генерал.
А Данила Петрович и Сенька в это время уже подходили к дому и вели меж собою вот какой разговор.
— Тять, дай я закину этот рубль вон в ту лужу, — говорит Сенька отцу.
Данила Петрович хорошо знал своего сынишку: он понимал, что творится сейчас в душе Сеньки. Молодо — зелено, горяч он еще, как все молодые.
— Ну и что ты этим докажешь и кому? — отвечает он Сеньке.
— А то, что не хочу я его подачки этой, вот что! — говорит Сенька.
— А Мальцеву от того ни жарко, ни холодно. Он даже и не узнает, как ты с рублем его поступил. Нет, брат Сеня, этим ты ничего и никому не докажешь. Наоборот, мы эти рублики должны сохранить, чтоб потомкам своим показать, как нас «награждали» за наш каторжный труд властители наши, как нам жилось в тяжкие крепостные времена.