Золотой Стряпчий
Шрифт:
В общем, обратился Тольц к некоему Корчмарю, натуральному владельцу корчмы в работном районе и, по совместительству, старшим у стаи жуликов. Последнее — «тайна» но учитывая, что Тольц о Корчмаре знал, как и где эта корчма — та ещё тайна. Почему городская стража не реагировала — вариантов куча. От того, что после деятельности Корчмаря «не было пострадавших», до коррупции. Или благоглупый вариант, когда организованную преступность воспринимают «меньшим злом», поскольку с неорганизованной преступностью она борется эффективнее всяких полицейских. В общем-то, мне не важно, это проблемы Корифейства, вот оно их пускай и решает.
Обратился и настучал, дал «наводку» на Рябого. Потребовал долю, на что Корчмарь хмыкнул,
В общем: понятно, что надо судиться, и выкручивать этому Тольцу яйчишки до визга. Не факт, что у него вообще выйдет с продажей его волчар позорных, судя по мной узнанному: у него накладные расходы чуть ли не в четыре раза выше, чем у Товарищества. Да и прибить я его прямо сейчас могу и, помахивая дохлым трупом, отловить городского стражника. А после, в этой тёплой компании, не обращая внимания на мнение окружающих, заявиться в Пантеон, после чего на любом алтаре поклясться, что вот этот дохлый труп умервщлён за злоумышление и враждебные деяния против моей почтенной персоны. И всё: на этом у корифейского правосудия ко мне претензий быть не может.
Но результат в виде прецедента — я не получу. Компенсацию от Тольца (как ни смешно это звучит) — тоже. Тот факт, что этот прохиндей мне будет должен много денег по суду — сам по себе ценен. Именно как прецедент. Ну и опять же, реклама. При этом, вариант с судом и клятвой богам одновременно — процессуально «тухлый», чему были прецеденты. Например, я прихожу и перед судом на походном алтаре клянусь что вот этот прохиндей — ворюга. И… ни черта это не доказывает, кроме того, что я уверен, что этот прохиндей — ворюга. Для суда «моя уверенность» — не основание. А учитывая то, что продаж волчар ещё и не началось — пошлёт меня судья на этапе обвинения, Клятвы возможны и имеют значение в процессе суда, с разбором фактов и по конкретному делу. Не «я утверждаю», а «так происходило конкретно», или «этого не было». Но для клятвы с такой формулировкой подготовительный разбор дела нужен, которого вполне может и не быть без весомых доказательств. Потому что отказывал суд владетелям в деле, причём как оппозиционным, так и лояльным, если в качестве обвинения были голословные утверждения.
Пока я это думал, Млад за спиной грустного уголовника сделал красноречивый жест, на тему «вы закончили, господин?» — на что я рассеянно кивнул. А после кивка — долбанул, со звонким хлопком, Тольцу рукой в затылок, или по шее. Тот выпучил практически мгновенно покрасневшие глаза, вытянулся стрункой, гмякнулся стоймя на мостовую. Подёргался и затих. Но живой, как быстро проверил я.
— Млад, это что было-то? — нахмурился я, снимая маску.
Ну Тольц хоть жив, но без сознания, с признаками удара по голове средней, а то и сильной тяжести. И на кой мой дворецкий рукоприкладствует — очень интересно. И, потенциально, причина для погневаться, но пока выясним, что это было.
— Это, почтенный, был «беспамятный удар», — удивлённо сообщил мне Млад. — Я же жестами спрашивал, нужно ли, а вы изволили кивнуть.
— Слов нет, одни междометия, — фыркнул я. — я твои жесты не так понял, Млад. И что за
И, переговариваясь, направились в Услугу. Правда Млад, на этот раз детально уточнив и получив согласие, вытащил у Тольца кошель и зашвырнул его в глубины переулка. А его подзатыльник — «стражническая» ухватка, перенятая у социально-близкого поднадзорного контингента. Удар в основание черепа, со слов дворецкого, мало того что надёжно и с низкой степенью летальности (кроме совсем уж дурных неумех, господин) вырубал потерпевшего на час. Так ещё отбивал тому память, от пяти минут до дня перед вырубанием.
— Но обычно, Михайло Потапыч, на час-другой память отшибает.
— И есть возможность, что этот Тольц даже не вспомнит, что его спрашивали. А учитывая отсутствие кошеля — так и вовсе решит, что просто ограбили.
— Наверняка, почтенный. А дозволено ли мне поинтересоваться, где Динька?
— Дозвол… хе-хе! — засмеялся я, обратив внимание на нашу связь.
Дело в том, что моя «связь с Динькой» становилась чем-то вроде естественного состояния. Точнее, уже стала, постепенно сознание адаптировалось и стало воспринимать «вторую точку зрения» как норму, не забивая само себя. Ну, как по улице, например, топаешь: ни на что внимание не обращаешь, мысли мудрые думаешь, но на опасное, нетипичное и интересное — реагируешь. Так вот, Динька время от времени слетала с плеча без команды, «посмотреть на интересное» или стырить у какого-нибудь торговца кусок сладости или пироженку какую. На что я махал рукой — не крыса, а Фейка, много не сожрёт (ну, больше своего веса — влёгкую, но всё равно немного). Когда обращал внимание — даже покупал иногда у торгашей, обездоленных мировым фейством что-нибудь вкусное, благо Динька в сладостях разбиралась отменно, и гадость никогда не тырила.
Так вот, Динька в переулке с плеча вспорхнула, но я, думой переменной тяжести переменно удручённый, на этом не акцентировался. Летает и летает, не опасно — и пусть. А теперь, вчувствовавшись, не удержал ржача: мелочь тяжело мотыляла по воздуху, сопя и держа пару авров под мышками, что для неё действительно довольно тяжело. Остановил Млада жестом, остановился сам, дождался добытчицу.
— Это у тебя что? — риторически поинтересовался я.
«Это — красиво!» — заявила фейка, плюхаясь мне на погон. — «Этот дурак», — махнула она ручкой в сторону Млада, — «выкинул. Значит, ему не нужно. А мне нравится. Я оставлю?» — жалобно спросила она. — «Я одну тебе отдам…» — вздохнула мелкая.
Прям даже смеяться не хочется, хотя лыба выросла до ушей.
— Себе оставь обе, — отмахнулся я под ликование мелочи.
Потопали домой, а я прикидывал, что Динька своё существование отрабатывает на все сто сорок шесть процентов. А камушки всякие блестящие, драгоценные и не совсем, уважает не меньше золотишка. Так что надо бы прикупить что-нибудь, порадовать мелочь.
Правда, это же решение несколько испортило настроение. Не критично, но всё же: на асоциации вспомнилась Лиса, наши сложные отношения. И… всё и вправду сложно, вплоть до того, что я бы, возможно, предпочёл разрыв существующему подвешенному состоянию. Чёрт знает, в общем, непонятно и сейчас, в разлуке — неприятно. Не до тоски одуревшего от любви юнца, само собой. Но и так, как есть — не самое приятное состояние.
Впрочем, со всем этим бороться можно только временем. Или в положительном направлении, в смысле покладания рыжей наше на супружеское ложе. Что на текущий момент не пугает, а выглядит как весьма привлекательная перспектива. Либо отрицательном, в смысле разойтись, как в море корабли. Что видится крайне неприятным, но, возможно, не худший вариант. А вот думать и прикидывать всё это — извращённый вариант самоедства и мазохизма, так что лучше забью я на всё это. Пожру, отдохну, попарюсь и пойду трясти Рябого назавтра. Если он ещё жив, само собой.