Золотой тюльпан
Шрифт:
— Твой мастер хорошо обучил тебя, — признал Хендрик, зная, что сам никогда бы не раскрыл талант Франчески так, как это сделал Вермер.
— Я всегда буду благодарна ему за учебу, — сказала Франческа, не осознавая, что затронула больную струну в душе отца.
— Да, конечно, все обернулось как нельзя лучше. Ты разве не собиралась сегодня утром в церковь Зейдеркерк?
— Да, я сейчас ухожу. Я попросила Сибиллу пойти со мной. Она говорила, что тоже не видела еще новой картины.
— На неделе у нее не было времени, а по воскресеньям она
— Говорила ли она тебе хоть раз, что влюблена в Адриана?
— Нет, но это вовсе не означает, будто она его не любит. — Затем, заметив вопросительное выражение на лице Франчески, успокаивающе махнул рукой. — Ну, хорошо. Мы с тобой знаем, что она просто ослеплена им от того, что он собой представляет, но она также и любит его. Я уверен в этом. Ради всего святого, не вздумай забивать ей голову сомнениями! Чем скорее она выйдет замуж, тем лучше. После того как ты уехала, я не мог избавиться от потока неподходящих ухажеров.
— В каком смысле «неподходящих»? Ты имеешь в виду, что они недостаточно богаты, чтобы понравиться ей?
— Это был главный фактор, но создавалось впечатление, будто любой холостяк или вдовец, которому она улыбнулась, считал, что у него есть шанс. Когда они начали приходить ко мне и представляться, постоянно прерывая мою работу, я быстро дал им от ворот поворот.
В глазах Франчески вспыхнули веселые огоньки.
— Не сомневаюсь, что ты справился с этим.
Хендрик улыбнулся ей, радуясь веселью девушки.
— Как хорошо, что ты снова дома, Франческа.
— Я рада, что снова здесь. А сейчас я оставлю тебя с твоим пейзажем. Мне нравятся эти деревья.
— Самое большое растет здесь, в Амстердаме, а два остальных я взял с эскиза, сделанного несколько лет назад в Харлеме.
Всю дорогу до Зейдеркерк Сибилла болтала о платье, которое будет на ней на вечеринке в честь обручения, и о серебристой парче на свадебное платье, которую должны доставить из Флоренции.
— Тетя Янетье пишет, что на ней рисунок в виде флорентийских лилий. Ты можешь представить себе что-либо очаровательнее?
— Зная ее великолепный вкус, я уверена, что это будет изумительный материал. Как ты думаешь, она приедет на твою свадьбу?
— Нет. Ее муж получил какое-то высокое назначение и в последующие месяцы ей придется помогать ему устраивать общественные мероприятия и званые вечера, которые он должен дать.
Они приблизились к Зейдеркерк и медленно вошли внутрь. По конструкции это была базилика, очень высокая, с простыми светлыми окнами. Они прошли в боковой неф храма, где, как сказал им Хендрик, работал Ханс Румер.
Им открылась задняя сторона массивного мольберта с огромным холстом, прикрепленным многочисленными зажимами. Он стоял на большом куске грубого полотна, расстеленного на каменных плитах, чтобы уберечь их от капель краски. Художника не было видно, хотя сброшенная рабочая блуза, палитра, кисти и остальные материалы лежали на столе. Сестры остановились перед картиной.
— Интересно, где же художник? — спросила Сибилла.
Ответ послышался из-за ограды боковой молельни:
— Я здесь.
Стена скрывала говорящего. Вслед за Франческой Сибилла отправилась на голос. Сквозь ограду она увидела растрепанного молодого человека с узким лицом, дерзкими черными глазами и большим смешным ртом. Они не были знакомы. Он сидел на маленькой скамеечке, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой длинные ноги, и ел кусок хлеба с сыром. Остаток буханки лежал на расстеленном холсте. Рядом стояла чаша с водой. С другой стороны лежала его шляпа, напоминающая расколотое блюдце, с ярким пером, раскрашенным в самые разнообразные цвета. На нем была простая одежда, явно видевшая лучшие дни, и пара башмаков на деревянной подошве.
— Не кроши здесь, — машинально произнесла Сибилла.
Он изобразил испуг, беспокойно озираясь вокруг, потом дерзко улыбнулся ей.
— Я не вижу ни одной крошки. Ты принесла с собой щетку, чтобы подметать здесь?
— Нет! — надменно отпарировала Сибилла.
— Это хорошо, потому что здесь живет мышонок, которому я всегда оставляю лакомый кусочек. Он выходит, когда я рисую в одиночестве, и поблизости больше никого нет. Не хотелось бы разочаровывать его. Я уже пообещал ему, что он будет изображен на картине.
— Ты не можешь этого сделать! — возмутилась Сибилла. — Мышь! На групповом портрете серьезных стражников!
— О, он не будет сидеть за столом, облокотившись на кусочек гаудского сыра.[7] Его трудно будет отыскать, но он попадет на полотно.
Франческа рассмеялась. Юноша добродушно подшучивал над напыщенными позами многих персонажей картины. — Есть у твоего маленького друга имя?
— Я зову его Рембрандт в честь великого мастера, который когда-то рисовал на этом самом месте.
Сибилла свысока посмотрела на него.
— Мне кажется, это не очень почтительно.
Франческа с улыбкой возразила ей:
— Мне с детства Рембрандт представляется очень серьезным человеком, но я постоянно слышала, что, когда была жива Саския, они вели веселую жизнь, и никто не любил хорошую шутку больше, чем он.
Молодой человек поднялся на ноги и подошел к открытой двери в ограде.
— Уверен, что он одобрил бы. Меня зовут Ханс Румер, я рисую для мастера Виссера.
— Мы знаем, — ответила Франческа. — Мы его дочери. Это — моя сестра Сибилла, а я — Франческа.