Золотой тюльпан
Шрифт:
— Все, что пожелаешь.
Они сидели вдвоем в приемной, дверь в соседнюю гостиную оставалась приоткрытой ради приличия, и там находились родители Адриана с гостями. Сибилла понизила голос, и это означало, что фрау ван Янс не сможет услышать их разговор, как бы ни напрягала слух.
— Есть еще кое-что, — произнесла Сибилла задумчиво.
— Так скажи мне, любовь моя.
— Какой ты милый! — Она уставилась на Адриана, отвлекая его внимание и думая про себя, что он красив, как гипсовый Аполлон ее отца. — Нам нужно поговорить совершенно откровенно.
Адриан гадал, что она затевает.
— Что ты хочешь обсудить со мной?
— Когда ты собираешься уладить дело с долгами моего отца и освободить сестру от принудительного замужества?
— Я не собираюсь этого делать, — с такой же прямотой ответил Адриан, увидев, что время увиливания кончилось. — Я надеялся, что за месяцы после нашей помолвки ты, как будущая жена банкира, сама поймешь, что нельзя выбрасывать деньги на причуды.
— На карту поставлено будущее моей сестры!
— Не драматизируй события. В нее страстно влюблен состоятельный человек. После заявления ван Девентера, сделанного присутствующим за обеденным столом, он известил всех влиятельных лиц, что Франческа — его невеста. Сейчас нет способов прервать помолвку.
— Есть, если только ты одолжишь моему отцу необходимую сумму.
— Об этом не может быть и речи. Ван Девентер имеет больше прав на поддержку банка ван Янсов.
— Но Людольф был капером и делал ужасные вещи!
На лице Адриана появилось холодное выражение.
— В политику банка не входят вопросы о прошлом вкладчика и о том, как он сделал свои деньги. Я забуду то, что ты сказала. — Он обвил рукой талию девушки и, притянув к себе, стал целовать виски, глаза и уголки губ. Его голос стал нежным и убедительным. — Подумай только, как будет хорошо, что твоя сестра переедет жить в дом поблизости от нас.
Сибилла подставила губы, отвечая на более страстный поцелуй, так как ей нравилось целоваться с ним. Одна черта, особенно раздражавшая девушку в Хансе, заключалась в том, что он ни разу не попытался поцеловать ее, хотя она предоставляла ему не одну возможность. Пока Адриан бормотал всякого рода чудесные обещания, Сибилла подсчитывала, сколько месяцев остается сестре до вступления в Гильдию. За это время она передаст большую часть своего содержания Хендрику, чтобы он смог выплачивать долг Людольфу из месяца в месяц. Адриан никогда не узнает об этом.
Когда на следующий день Сибилла поведала обо всем Хендрику, объяснив, что это — единственный оставшийся способ, он с гневом обрушился на семью ван Янсов.
— Стяжательская, скупая, симпатизирующая Франции семейка! — рычал он, потрясая кулаками. — Они не имеют права называть себя голландцами! Подумать только! Их женам приходится приносить себя в жертву, чтобы помочь своим родственникам в беде!
— Успокойся, отец, — нетерпеливо произнесла Сибилла. — У них и в мыслях такого нет. Это мой личный выбор и единственный способ избавить Франческу от ужасного замужества. Тебе лучше не говорить Людольфу о выплате до
Хендрик успокоился.
— Жаль, что я не могу внести свою лепту и уменьшить твое бремя. Я продал бы портрет Титуса кисти Рембрандта, если бы получил что-то стоящее за него, но Виллем говорил мне давным-давно, что может выручить за него сотни три-че-тыре гульденов.
— Остается меньше недели до моего нового положения! И мне не хотелось бы, чтобы ты продавал это полотно. Оно в нашем доме столько, сколько я помню себя, и маме очень нравился этот портрет. — Сибилла поцеловала отца. — Все будет хорошо. Положись на меня.
Ханс закончил групповой портрет команды городской стражи. Сибилла пошла взглянуть на эту работу за день до того, как ее должны были перевезти из церкви в штаб народного ополчения. Когда она пришла, Ханс сворачивал льняное полотно в пятнах краски, на котором все это время стоял мольберт.
— Мышь уже на картине? — нетерпеливо спросила она.
—Да.
Сибилла вглядывалась в нижние и верхние части огромного полотна, испытывая ощущение, будто ей знакомы каждый штрих, каждая морщинка от смеха и толстые щеки с двойными подбородками у мужчин, изображенных на нем, но она по-прежнему не могла отыскать мышь.
— Я не вижу ее! — Сибилла пришла в отчаяние.
— Смотри внимательнее. — Ханс положил сложенное полотно на рабочий стол и начал собирать свои вещи, уже лежавшие в стороне от красок, кистей и других материалов, принадлежавших Хендрику.
— Ты должен подсказать мне!
— Нет, смотри и думай.
— Это несправедливо. Почему ты не соглашаешься? Сегодня у меня последний шанс найти мышь. Я переезжаю в дом ван Янсов.
— До Нового года портрет можно рассматривать в штабе народного ополчения.
— Какая мне от этого польза? У меня не будет времени пойти туда, а даже если и пойду, там будет совсем не так, как здесь. — Она пыталась подольститься к Хансу. — Будь умницей, Ханс. Ты обещал, что скажешь мне.
— Накануне твоей свадьбы и ни днем раньше.
Слезы выступили на глазах девушки.
— Ты жестокий!
Ханс сухо улыбнулся, припомнив, как она мучила его своим кокетством, своими соблазнительными уловками и насмешками, описанием богатой жизни, которую ей предстоит вести.
— У меня не было намерений быть таким. Я желаю тебе добра, Сибилла. Пусть сопутствует тебе счастье, к которому так стремится твое сердце.
Возможно, когда-нибудь мы встретимся вновь. А сейчас я прощаюсь с тобой.
Рыдания сжали ей горло. Мольба вырвалась судорожным шепотом, свидетельствующим, что она сама понимает, насколько бесполезно произносить ее:
— Не уходи!
Ханс, подходивший уже к дверям церкви, не слышал ее и вышел, ни разу не обернувшись.
В доме ван Янсов мать Адриана несколько часов в день давала Сибилле наставления. Девушке казалось, будто она снова под опекой Марии, за исключением того, что сейчас она не осмеливалась возражать. Она стала с еще большим нетерпением ожидать дня свадьбы, когда после церемонии и небольшого празднества Адриан умчит ее в их собственный дом.