Золотой убегает песок…

Шишина Ксения

– То есть это что-то вроде сексуальной прелюдии?

– Да, это именно она.

– Понятно.

Склонившись, он пододвигает бумаги к себе и, как попало, помещает их обратно во внутренний карман пиджака в вертикально полусогнутом виде, держа вещь в правой руке. Это выглядит так, словно он приехал лишь ради консультации. Я и так всё знаю, но видеть…

Меня выручает свист чайника. Я отворачиваюсь и делаю соответственно кофе и чай, ставя один из бокалов на стол ближе к Олдриджу, уже желая лишь того, чтобы он поскорее ушёл. Чтобы избавил меня от своего присутствия. Но я не могу этого сказать. И вовсе не из вежливости. Просто я подсознательно ищу способ, чтобы он пробыл здесь дольше. Мне кажется, что и минута будет спасением.

– Хотите печенье с кусочками шоколада?

–

Хочу.

Я достаю упаковку из нижнего ящика, чувствуя, что Олдридж стал ощутимо ближе. Наши пальцы слегка соприкасаются, когда, выпрямившись, я отдаю её ему. Он смотрит на неё так, будто не знает, что с ней делать, и с какой стороны она открывается, а спустя секунду и вовсе швыряет её на стол около меня, заставляя всё мое тело вздрогнуть. Я не успеваю ничего ни спросить, ни сказать. Слова застревают в горле даже прежде, чем я осознаю перемену во взгляде Олдриджа, а он уже прижимается ко мне так, как будто хочет слиться, и того, что есть, недостаточно. Будто ему нужна я вся. Не только моё тело, но и мысли, душа, сердце.

Его поцелуй словно последний в его жизни, и он выбирает меня в качестве той, с кем желает всё разделить перед своей неминуемой скорой смертью. Некое отчаяние, сквозящее в нём, пусть я и не понимаю его причин и не могу знать, что внутри Олдриджа, лишь подталкивает меня к действиям. Расстегнув мою блузку, он толкает левую чашечку лифчика вниз. Краткое ощущение холода мгновенно стирается губами, накрывающими сосок, и зубами, прикусывающими кожу. Я думаю, что там останутся следы. И хочу впоследствии увидеть их. Надеюсь, что он повторит это снова, чтобы уж наверняка. Но чувствую почти оскорбление, когда желаемое не осуществляется в действительности. Это кажется безумием, сумасшествием, и, наверное, это характеризует меня в соответствии с этим. Но я словно перерождаюсь, становлюсь Мелани, которой плевать на ту женщину, какой она была ещё час назад, и тянусь к ремню и молнии на его брюках. Даже если позже всё вернётся на круги своя, сейчас данной вероятности не под силу меня остановить. Мне просто хочется хоть что-то сделать. Сделать хоть что-то для него. Чтобы уничтожить эту непонятную подавленность и тоску, ощущающуюся в нём.

Потерявшаяся, буквально растворившаяся в этих мыслях и позволившая им пропитать всю мою суть, я почти касаюсь его. Но он перехватывает мою руку, разворачивая меня спиной и сжимая мои волосы. Чувство слепоты, когда мне недоступны его глаза, некоторой обездвиженности из-за ладони, сжимающей шею в почти удушающем обхвате, и минимальной обнажённости, будто мы крадём друг друга у других людей и при намёке на обнаружение должны будем одеться максимально быстро, лишь заставляет хотеть сильнее, громче, глубже.

Он отпускает мои волосы, но не шею, перемещая руку мне на грудь, сжимая её почти до боли. Никогда не чувствуя себя так до него, в голове я хочу, чтобы ничего из этого не происходило, но тело меня предаёт. Оно прижимается ближе и теснее, собираясь лишь подчиняться и позволять делать, возможно, всё, что только заблагорассудится Олдриджу. Одно лишь его проникновение уже почти бросает меня за грань, когда правая рука ещё грубее и жёстче сдавливает кожу на моём горле. Может быть, именно так всё начиналось с Авой, как игра и часть сексуальной подоплёки. Наверное, я должна бояться, помня о ней и о том, как легко сильным мужчинам бывает перейти к причинению вреда и совершить непоправимое, забрать жизнь своими голыми руками, но Олдридж… Если бы он хотел сделать мне больно, то уже, наверное, сделал бы. Возможностей было предостаточно. Я никогда не была уязвимее, чем с ним в номере отеля и сейчас.

Твёрдая рука нежно, но резко запрокидывает мою голову назад. Я жду поцелуя, хотя бы мимолётного и едва ощутимого, настолько мне его не хватает, но вместо этого губы оказываются около моего левого уха, почти задевая его. Горячее, прерывистое дыхание заставляет меня переживать каждое движение, каждый толчок и каждое прикосновение только острее, пронзительнее и ярче. Внутри всё переворачивается снова и снова. Весь мой мир сужается до крохотной точки, вмещающей лишь этого мужчину, невзирая

на то, что Олдридж ничего не говорит, даже если в какой-то момент и хотел. Чувствуя его дрожь, передающуюся мне, становящуюся моей, я понимаю, что он близок. Он, но не я. Но мне всё равно. Я помню лишь желание сделать ему хорошо, которое вообще-то кажется целой потребностью. Первостепенной необходимостью. Мне необязательно тоже испытывать это самой. Я только не знаю, как сказать, чтобы он…

В этой неопределённости неожиданное касание путает меня только больше. Почти лишает рассудка. Ускоряет сердцебиение ещё сильнее. Олдридж наверняка его слышит, а даже если и нет, оно не может не ударяться в его ладонь поверх моей шеи прямо сквозь кожу. Я будто со стороны наблюдаю за тем, что он делает со мной же. Моя единственная запоздалая реакция заключается в резком сжатии левого рукава рубашки, так и оставшейся на нём, но длинные, искусные пальцы уже внутри меня. Мгновенно распознавая, что мне нужно, они подводят моё тело к краю постепенно, но неустанно и легко, без сомнений и неуверенности. Когда каждая клеточка организма оказывается словно в огне, начиная от стоп на едва сохраняющих силы стоять ногах и заканчивая макушкой головы, оставшейся совсем без мыслей, я чувствую, как Олдридж неистово цепляется за меня. Моя рука неосознанно переплетается с его, до которой опрометчиво дотронулась чуть раньше то ли в попытке остановить, то ли в стремлении стать ближе. Теперь я и сама уже не знаю, что это было. И не уверена, что смогу понять. Только не после его внезапных слов, произносимых куда-то в мои волосы и наконец оставленную в покое шею. Наверняка на ней не просто следы, а множество чётко различимых отпечатков пальцев. Моё тело могло бы послужить отличной уликой против Олдриджа.

– Я ни черта не задержался, – шепчет он в странном приступе небывалой для него откровенности, с которой до этого момента мне ни разу не доводилось иметь дело и сталкиваться со всем этим лично. Да и с чего бы это вдруг? Мы были просто коллегами. Мы и сейчас… Но о том, кто мы теперь, у меня нет ни малейшего понятия. Даже близко и примерно. А он тем временем лишь продолжает, и каждое новое слово по какой-то причине делает мне только больно и плохо буквально до тошноты. – Просто сидел в машине около твоего дома в течение двадцати минут и пытался не думать о том, как делаю это. Но меня к тебе тянет. Все эти две недели… Я думал, что уже никогда не найду причину, чтобы приехать. Я ничего не хочу так, как тебя в своей жизни.

Глава 6. Беглец

– Мне… мне надо одеться.

Олдридж по-прежнему сжимает моё правое плечо, будто, не имея поддержки, не способен стоять на своих ногах. Наши ладони всё ещё тесно соединены около нижней части моего живота. Но я больше не могу испытывать ничего из этого. Это слишком… Слишком трудно, слишком невозможно и слишком странно, чтобы продолжать. Я чувствовала себя неповторимой, желанной и необходимой, даже не понимая, как возможно ощущать такое с человеком, которого ты едва ли знаешь, но его слова… Они испортили всё волшебство. Разрушили словно магию. Поставили меня перед осознанием необходимости принять решение. А я даже не знаю, откуда это взялось. Просто сказанное, повторяясь в моей голове, звучит так, как будто я что-то упустила, снова проглядела и не заметила того, что должна была. Чувство дежавю не заставляет себя долго и мучительно ждать.

– Мэл.

– Я не могу сейчас. Нам лучше…

– Я понимаю.

Он отступает от меня в согласии, но, приводя себя в порядок, поправляя бельё и всё ещё ощущая все прикосновения, посредством взгляда украдкой я различаю, что в действительности Олдридж вряд ли такого мнения, какое пытается мне внушить. Он выглядит так, как будто я его побила или, по крайней мере, сильно разочаровала. Его руки, застёгивающие брюки, прежде заправив в них рубашку, кажутся медлительными, уставшими и обессиленными, и вовсе не потому, что дотрагивались до моего тела и делали с ним то, что до него я никогда и не хотела чувствовать и даже не могла себе вообразить. Просто так или иначе я оттолкнула его. А теперь осознаю, что мне противно видеть Олдриджа таким.