Золотой венец Трои. Сокровище князей Радзивиллов (сборник)
Шрифт:
Только все это неважно.
Не очень важно.
Никто и никогда не хотел отдать ей так много, как Салах…
У этого мальчика никогда ничего не было. Старенький «наладонник», белые джинсы и пара мелких монет в кармане – вот и все его «приобретения». Имущество. В этой стране так живет большинство его ровесников.
И вот парню подфартило. У него появляется очень красивое и дорогое ювелирное украшение. И возникают вполне естественные планы – продать ценную вещь, помочь родным, начать жить по-новому.
Но – не складывается.
Сложно даже сказать, как именно это случилось. После жуткой бессонной ночи, долгих поисков пленных туристов по всему острову и затянувшегося обеда глаза у них закрывались сами собой. Доползти до кровати и провалиться в сон – только этого всем и хотелось. Через несколько часов венца в их номере уже не было: он исчез из шкафа вместе с сумкой. Двери были закрыты, окна – нет. На пороге перед домиком лежал черный ленспен, принадлежащий, как позже выяснилось, Лике Вронской.
Господи, господи, как же Салах рыдал…
Его огромное вселенское горе просто потрясало тем, что это было прежде всего горе из-за невозможности что-то отдать!
– Помнишь, ты говорила мне о лампах для своих цветов? О том, что они обязательно должны включаться зимой, что свет так же важен для твоих цветов, как и вода? Я хотел построить для тебя самую лучшую оранжерею, где всегда светили бы самые яркие лампы. Я хотел подарить тебе много-много голубых «ванд», чтобы они цвели как сумасшедшие; чтобы ты ими любовалась, а я любовался бы тобой. – Он раскачивался из стороны в сторону, его смуглые щеки блестели от слез. – А помнишь, ты рассказывала мне о питомниках для орхидей? Которые есть в Германии и Таиланде? Я хотел бы купить такой питомник для тебя… Но украшение украли! Прости меня, я никогда, наверное, не смогу подарить тебе хотя бы одну-единственную голубую «ванду»…
Он рыдал, и на душе у нее становилось тепло-тепло.
Кристина вдруг почувствовала: вся любовь, какая только есть в целом мире, сконцентрировалась в этом мальчике и предназначена в этот миг только для нее.
И в этой любви столько света – не взять такой подарок невозможно. И даже, нет, «взять» – не то слово. Просто этот свет есть, он вспыхнул в ее жизни, и ей просто до невероятности хорошо: этот свет растворяет в себе все беды, обещает долгое, даже какое-то бесконечное счастье.
Это такие тонкие и сильные эмоции… Мало слов, но столько покоя и умиротворения…
Потом, конечно, она все-таки придумала и логическое объяснение для этой внезапно хлынувшей потоком в ее душу, такой сильной любви к Салаху (о, эти финансовые аналитики – страшные люди: их хлебом не корми, дай только разложить по полочкам информацию, неважно какую!).
Блэк Черри по значимости своей сравнялся с вещами, вызывающими любовь в ее душе: с орхидеями, с их потрясающими разнообразными цветами, упругими зелеными листьями, с корешками. Он приблизился к самому любимому: он понял и полюбил ее цветы. Это, оказывается, невероятно важно!
Никогда ни один из ее мужчин
А тут – голодный ребенок с таким большим сердцем, с самой настоящей, чистой, искренней любовью! От подобной любви хорошо невероятно: это теплое море, свежий ветер, яркие лучи рассвета, весь мир – для тебя, и всех существующих на свете слов все равно мало, чтобы описать всю красоту, тепло и сладость этих искренних чувств…
Господи, господи, бывает же такое счастье!
Можно обнять его тонкое горячее тело, притянуть сладкого мальчика к себе в любую минуту.
Неважно, что на его губах соль от слез и совершенно непонятно, что будет с ним завтра…
Есть только это мгновение, и оно прекрасно, потому что это – любовь, настолько искренняя и бескорыстная, какой она только и может быть.
«Мне так хорошо, – думала Кристина, обнимая уснувшего Салаха. – После еды и секса клонит в сон… Так, окна мы закрыли, двери – тоже. Воровать у нас больше нечего. В убийство Эмилии я почему-то не верю. Наверное, это событие просто не вписывается в мое нынешнее состояние: я так счастлива, что просто не могу поверить ни в боль, ни в чью-то смерть. Как здорово: теперь весь мир оставит нас в покое, и я буду просто радоваться тому, что с нами происходит…»
Через несколько минут она уже крепко спала.
Как Салах поднялся с постели и вышел из номера, Кристина уже не слышала…
«Да, все-таки двигаюсь я относительно неплохо…»
«Я забываю о том, что Эмилия мертва, а потом вдруг так больно становится!..»
«Ой, нет, я похожа на шкаф, на неповоротливого слона…»
«Мы с Андреем еще минут десять тут потусуемся – а потом укроемся в засаде…»
«Катя – умница, она такая грациозная…»
«У мужиков с пластикой хуже, чем у женщин. Вот слоны-то!..»
«Вернусь в Москву – пойду на танцы в какой-нибудь клуб…»
«Какой у Ганса мрачный взгляд – ну точно маньяк! Или он так злится потому, что сбивается со счета?..»
Мысли Лики Вронской были обрывочными, короткими и преимущественно трагичными – в ритме нервного танго, которому Катя решила посвятить свой танцевальный урок.
– Может, лучше что-нибудь другое поставить? – робко предложила Вронская, испугавшись первых звуков печальной страстной мелодии. – У меня от этой музыки мурашки по телу бегают.