Золотые эполеты, пули из свинца

Зверев Сергей Иванович

И к тому же, изволите ли видеть, ему предлагается «лично проследить» за тем, как подозрительную цистерну станут латать. Впрочем, какую там «подозрительную», – он-то почти на сто процентов уверен, что внутри цистерны находится некая опасная зараза.

Его подлинный командир, Франц Конрад фон Гетцендорф, достаточно прозрачно намекнул Ванчуре, чем, собственно, собирается заняться прусский полковник. Намекнул перед тем, как смыться…

И где теперь лощеный австрийский аристократ, барон, начальник австрийского Генерального штаба? Отсиживается в Лемберге, а вся ответственность за акцию, смысла которой Ванчура до конца не понимает, возложена на него, на

коменданта бронепоезда! Вот ведь здорово, нечего сказать! Излюбленный прием высших австрийских чинов: свалить ответственность на тех, кто званием и должностью пониже. Тем более если они славяне…

– Но мои люди… – Ванчура выдержал выразительную паузу, – они весьма недовольны! Чем? Неужели непонятно? Вашим поведением и вашими приказами, герр полковник! Когда наш бронепоезд подвергся нападению, мы, вместо того чтобы отбиваться, по сути дела, удрали с поля боя, бросив их товарищей и единоверцев на произвол судьбы! Босняки, знаете ли, просто оч-чень чувствительны к таким вещам…

Брови Рудольфа Хейзингера встали домиком от искреннего и непритворного удивления:

– Я не ослышался? Запомните, майор: вот что меня абсолютно не интересует, так это мнение находящихся под вашим началом животных, которых вы, по недомыслию, именуете людьми.

Про себя Рудольф Хейзингер подумал, что и сам комендант недалеко от животного состояния ушел. Славянин, чех. Недочеловек. Untermensch.

– Вы австрийский офицер или кто? Выполняйте приказ, майор!

– Содержимое вашей проклятой жестянки может представлять реальную угрозу! – яростно выкрикнул Ванчура. – Да, не держите меня за полного идиота, тут и ребенок бы догадался. Ладно, пусть мы – солдаты. Нам положено рисковать: мы присягали на верность империи. Но хотя бы гражданских лиц необходимо предупредить, чтобы держались возможно дальше от мест, где ваша погань протекла на перрон и пути!

Все же оставалась у Войтеха Ванчуры совесть…

– Никаких предупреждений! – воскликнул Хейзингер. – Если только вы попытаетесь сделать что-либо подобное, я обещаю вам большие неприятности… В последний раз повторяю: выполняйте приказ!

По тому, как это было сказано, майор Ванчура понял: тут не пустая угроза! Неприятности… Гм-м, слабо сказано! Этот германский полковник может поломать карьеру и не такому человеку, как Ванчура. Да если бы только карьеру!

Комендант мрачно козырнул: придется подчиниться. Сила солому ломит!

Хейзингер, окинув чеха презрительным взглядом, вновь скрылся в штабном вагоне.

– Пруссак! – злобно сплюнул комендант. Слово прозвучало, как ругательство. Да оно в устах Войтеха Ванчуры и было ругательством.

19

Как уже было замечено, связь у австрийцев на этом участке русского фронта была налажена отлично. Полковник Хейзингер дал радиограмму, в которой сообщил о нападении на бронепоезд, как только вновь оказался в Збараже: там был стационарный аппарат беспроволочного телеграфа с закрытым каналом. Когда в штабе фронта узнали об инциденте, из Лемберга, в свою очередь, отправили радиограммой приказ роте военной жандармерии, которая охотилась за гипотетической группой русских диверсантов.

По всему выходило, что группа никакая не гипотетическая, а самая что ни на есть реальная, что именно она предприняла неудачное нападение на бронепоезд неподалеку от Збаража, тем самым раскрыв свое местоположение.

Вот тут обнаглевших русских и ловить, чтобы не разгуливали по австрийским оперативным тылам, как по своей избе.

Рота военных жандармов

под командованием мадьяра, капитана Иштвана Кереша, форсированным маршем двинулась к Збаражу и менее чем через полтора часа оказалась на месте недавней стычки, у кромки леса, подходящего почти вплотную к железнодорожному полотну.

Только легко сказать – ловить! Нет, при свете дня у поимщиков были бы неплохие шансы на успех, а вот ночью… К тому же жандармам не повезло: над восточной Галицией разразилась гроза, первая за две недели. Грозовой фронт накатился с юго-запада, с Карпат. Тяжелые тучи, прошитые фиолетовыми зигзагами молний, заслонили полнеба и все теснее прижимались брюхом к земле. Поднялся ветер, который, казалось, налетал со всех сторон сразу. Тучи съели звезды и луну, воцарилась полная темень. Раскаты грома оглушали, они сливались в один, словно там, наверху, непрестанно бились друг о друга исполинские пустые бочки. Крупные дождевые капли, подхваченные порывистым ветром, падали все чаще, сливались в косые струйки, лиловые высверки молний становились все ближе и, казалось, только сгущали кромешную тьму. Влажный, насыщенный грозовым озоном воздух сделался волшебно свежим после удушающей жары последних дней.

Только не особенно радовала австрийских военных жандармов эта благодатная свежесть, не прибавляла она им настроения, а как раз наоборот…

Мокрый, как мышь, капитан Кереш свирепо сквернословил, чередуя венгерские ругательства с немецкой нецензурной бранью: пойди поймай кого-нибудь в таких вот обстоятельствах! Разве что выводок лягушек… Ведь льет даже не как из ведра, а хуже. Форменный Всемирный потоп. И темно хоть выколи глаза. Защититься от косо летящих ливневых струй было невозможно, шквальными порывами из рук жандармов только что винтовки не вырывало…

Гумилев успел увести отряд в лес, в этом ему помог превосходно знающий местность Грицко Крук. Русину ливень и темнота были нипочем: он здесь с каждым кустиком успел познакомиться во время своих «охотничьих экспедиций». Так что никого из нападавших австрийские жандармы не обнаружили.

Точнее, обнаружили, но… только трупы! Двух убитых пластунов, одетых в русскую военную форму, по внешности – типичных кавказских горцев. Эта находка стала подтверждением: фон Гетцендорф оказался прав в своих предположениях. Куда больше было трупов босняков, нашлись, правда, и живые – человек десять. А еще жандармы обнаружили на месте стычки перепуганных пассажиров. Многие – и солдаты обслуги бронепоезда, и гражданские лица – были ранены, некоторые – тяжело. Особенно жутко было натыкаться на изуродованные тела тех несчастных, которые угодили под колеса… Даже привычных к виду насильственной смерти военных жандармов наизнанку выворачивало.

Под струями проливного дождя, в кромешной темноте, разрываемой вспышками молний, капитан Кереш расспросил оставшихся в живых босняков и гражданских лиц, составил себе приблизительную картину ночного налета на бронепоезд. По всему выходило, что нападавших было не так уж много – около полусотни, что вооружены они были лишь стрелковым оружием и гранатами. Завал, с помощью которого остановили бронепоезд, наводил Кереша на мысль, что пластуны-диверсанты именно за бронепоездом и охотились.

Капитан попытался связаться со своим начальством в Лемберге, со штабом фронта, чтобы доложить о создавшейся ситуации и получить новый приказ. У жандармской роты Кереша тоже имелся аппарат беспроволочного телеграфа. Но ничего из этого не получилось: мешало атмосферное электричество, гроза и здесь спутала преследователям карты.