Золотые ласточки Картье
Шрифт:
На мужчине клетчатый пиджак.
И кепка приплюснутая, сбитая набок. Сам же он… опасный.
– Опасный человек, – сказала мама и снимок забрала, словно опасалась, что даже такое заочное знакомство с тем, кто давным-давно умер, дурно повлияет на Софью. – Мой прадед… бандит и налетчик… его на каторгу в свое время спровадили, но он прабабку любил безумно… И она его. Наверное, это проклятье нашего рода… влюбленные ласточки.
Мама грустно улыбнулась, накрыв фотографию ладонью.
– Ласточка, – Софья разглядела украшение,
– Ласточка Картье…
Наверное, она сочла Софью достаточно взрослой, если рассказала эту историю, или, быть может, решила, что Софье, вздумай она болтать, никто не поверит, поскольку сама эта история уж больно походила на сказку.
– Картье был известным ювелиром… в свое время он соперничал с Фаберже… и выставку организовал. Точнее, не он, а его внук, из тех, что основали дом Картье. Сам старик к этому времени умер. Он сделал множество замечательных вещей… и этих вот ласточек.
Ласточка была теплой. Нет, Софья понимала, что металл нагрелся от маминого тела, но… все одно удивительно.
– Во всяком случае, так гласит семейная легенда – на то и легенда, – мама грустно улыбнулась. – Полагаю, ласточек заказал мой прапрадед… может, у известного по тем временам ювелира, все-таки работа очень тонкая, но чтобы Картье… Он принципиально не делал копий… а здесь ласточки почти одинаковы… Одна с желтым алмазом.
– Алмазом?
Ласточка на Софьиной ладони подмигнула. Ее глаз и вправду был желтым, ярким.
– Алмазом, дорогая. Что тебя удивляет?
Алмазы в Софьином представлении были камнями непомерной стоимости, и вот чтобы просто так… чтобы мама алмазы носила и Софье позволила подержать.
– А второй сестре достался глаз – сапфир. Бабушка говорила, что уже тогда Ольга была этим недовольна.
– Почему?
– Потому что чувствовала себя второй, обделенной… она всегда пыталась доказать, что лучше сестры. Потом они обе влюбились в одного человека… недостойного человека. Надежда связалась с бандитом… но это тоже – давняя история… Запомни, из двух ласточек одна всегда с гнильцой.
– Двух?
Ласточка на цепочке была одна.
– Двух, – печально повторила мама, забирая подвеску. – Видишь ли, Софья… у тебя есть сестра… двоюродная. Ее зовут Анна.
Мама быстро перебирала фотографии, раскладывая их на две кучки – побольше, черно-белая, касавшаяся совсем уж старой жизни, и поменьше, где черно-белых и цветных было поровну.
– Вот, это я и Женечка, – она протянула очередной черно-белый снимок.
Две девочки в одинаковых школьных платьях.
И сами они почти одинаковые.
– Мы не близнецы, нет, – сказала мама, погладив фотографию. А Софья подумала, что это очень странно – представлять маму школьницей. – Женечка на три года моложе.
…эта, другая история, рассказанная тем вечером, началась, когда в коммунальной квартире, где родителям
Всю неделю, что провела с папой и соседкой Валей, на ее мутных жидких супах и макаронах, которые соседка щедро поливала подсолнечным маслом, потому как детям оно полезно, а ей не жаль. Папа ел, а вот Василина так не умела. И ей пеняли за капризность. Тот день начался с завтрака – куски свежего и еще теплого хлеба, купленного в ближайшей булочной, щедро помазанные вареньем. Это Василина любила.
И ела.
Затем ее искупали в тазу и нарядили в тесное шерстяное платье, сшитое второй соседкой. Заплели тугие косы и, посадив на высокий стул, велели вести себя хорошо. А потом появилась мама. И Василина, позабыв и про платье, и про стул, и про собственное обещание, с криком бросилась к ней: так соскучилась.
Раньше мама Василину подхватывала на руки, кружила, а Василина цеплялась за мамину шею и визжала от счастья. А мама смеялась. Ныне же она сказала:
– Василина, не кричи.
А папа велел:
– Вернись на место.
Он-то и нес сверток: белое одеяльце, перевязанное розовой лентой. Это уже потом Василине сказали, что мама ездила за сестричкой, и эту самую сестричку показали – красно-лиловую, с реденькими волосиками, всю какую-то сморщенную и страшную.
И зачем она нужна была?
Сестра как-то незаметно исподволь потеснила Василину, лишив и маминого внимания, и папиной заботы. Он теперь вообще дома появлялся поздно, хмуро ел ужин и шел спать. А редкие выходные проводил на продавленном диване, уставившись в потолок, не то спал с открытыми глазами, не то думал.
Главное, что нельзя было мешать ни ему, ни маме, всецело занятой сестрой. Та же, словно задавшись целью попрочней привязать родительницу к себе, то и дело заходилась криком.
– Болеет, – сочувствующе качали головой соседки.
Женечка и вправду болела часто. Отит сменялся ангиной, ангина – простудой, которая обязательно перетекала в бронхит… Женечка плохо и мало ела, почти не набирала вес, но росла, как ни странно, быстро.
– Ничего, – утешали соседки маму. – Вырастет – красавицею будет.
Про Василину они говорили то же самое, и мама с красными от постоянного недосыпа глазами кивала: ей было все равно. Когда же силы ее истощились, в помощь приехала Любочка, мамина двоюродная сестра…
– Ой, зря ты ее позвала, – сказали соседки, оценив и Любочкину молодость, и Любочкину стать с весьма выдающимися достоинствами, и черный, со стервинкой, Любочкин взгляд. – Поглядишь, этакой к мужику в постель залезть что плюнуть. Разведет и выселит.
– Как-нибудь, – отмахнулась Василинина мама, которая к тому времени слишком устала и обессилела, чтобы думать о такой ерунде, как супружеская постель.