Золотые росы
Шрифт:
– Ведь не о себе я стараюсь, о людях, - доказывал он.
– Нам одним не подняться - пропадем...
Встретив по дороге Таньку, он останавливался и растерянно говорил:
– Ну куда ты идешь? Ведь мокрая вся. Сидела бы лучше дома...
– Не буду я одна дома сидеть, - угрюмо отвечала Танька.
– Иди хоть к кому-нибудь в дом, побудь там, - говорил он, беспомощно оглядываясь по сторонам.
– К Елене Сергеевне пойди или к Павлику в школу.
– Ладно, - соглашалась Танька и направлялась в школу, но
Наш Ленька все чаще присоединялся к ней, и они с утра до вечера бродили по деревне.
Вечером, забравшись к отцу на колени и обхватив его рукой за шею, он просил:
– Папка, прими в наш колхоз Таньку с Павликом, а то они пропадут совсем...
Отец терпеливо и серьезно объяснял, что, если б это зависело от него, он бы давно принял. Но ведь в колхозе есть правление, и как оно решит - еще неизвестно, потому что не все согласны.
– А кто там у вас, в этом правлении?
– вмешивалась в разговор я.
– Тетя Маша, Коля, Федин отец...
– перечислял папа.
– И они против?
– удивлялась я.
– Видишь ли, - говорил отец, - наш колхоз сам едва начал на ноги становиться, вот некоторые и боятся, что Заречье его снова назад потянет...
– Значит, пусть они там, в Заречье, пропадают?!
– возмутилась я.
– Танька вот возьмет простудится и умрет! Что тогда?
– дрожащим от обиды голосом воскликнул Ленька.
Отец задумчиво ходил по комнате.
– Пропасть, конечно, мы им не дадим, - сказал он.
Его ответ меня почему-то не успокоил, и я весь вечер просидела, обдумывая все эти дела.
"Ну как же это так, что наш отец, такой справедливый и сильный, не может им помочь? Ну, хотя бы Таньке, Павлику и Алексею Ивановичу. Ведь им так плохо живется! И неужели ничего нельзя сделать, чтоб им стало полегче?.."
И вдруг мне в голову пришла одна мысль, которой я решила поделиться с Зинкой. Назавтра мы с нею шептались во время занятий, и Серафима Ивановна пригрозила выставить нас за дверь. На четвертом уроке она привела свою угрозу в исполнение.
Очутившись на улице, мы нисколько не огорчились - ради того дела, которое мы задумали, можно было и пострадать.
Мы отыскали Таньку и, утопая в грязи, отправились в Заречье. Дорога мне показалась не близкой, и я удивилась, как это такая маленькая Танька каждый день ходит в нашу деревню.
В Заречье старые почернелые избы смотрели на нас подслеповатыми окошками, и только один бывший кулацкий дом возвышался над ними. Казалось, он высосал из них все краски, оставив один серый цвет, потому и стоит такой светлый и нарядный. На улице было пустынно, и даже весеннее солнце не скрашивало унылого вида.
Когда мы вошли во двор Алексея Ивановича, на нас с громким лаем набросился Волк.
– Ты что это, Волк, старых друзей не узнаешь, - сказала
Танька, пошарив под крылечком, достала ключ, и мы вошли в дом.
– Да-а!
– сказала Зинка, оглядываясь по сторонам.
В доме было такое запустение, что мне стало как-то не по себе. Но Зинка не растерялась.
– Где у вас метла?
– обратилась она к Таньке, снимая платок.
– Метла?
– удивленно переспросила Танька.
– Ну да! И ведро с тряпкой, да поживее, - командовала Зинка.
Через несколько минут работа закипела. Раздевшись и подоткнув подол платья, Зинка веником терла пол. Я, высунув от усердия язык, скребла ножом некрашеные доски стола с черными кругами от чугунов и сковородок. Растерянная Танька сперва молча наблюдала за нами, а потом, забравшись на табуретку, начала мокрой тряпкой протирать цветы.
Мы работали почти до вечера. Когда все было готово, Зинка удовлетворенно потерла руки:
– Ну вот, теперь порядок.
Я, окинув взглядом блестевшие в лучах заходящего солнца умытые окна, помолодевшие фикусы и желтый выскобленный пол, сказала:
– Скатерть бы еще на стол...
– А у нас есть, мамкина еще, - бросилась Танька к сундуку.
Она достала белую скатерть, вышитую крестом, и подала мне. Я в нерешительности взглянула на Зинку. Скатерть была совсем новая. Чувствовалось, что ее берегли.
Порывшись еще в сундуке, Танька достала фотографию на толстом картоне и, протянув ее мне, сказала:
– А вот моя мама. А это тятька, - ткнула она пальцем в молодого бравого парня, в котором трудно было узнать нынешнего Алексея Ивановича. Он стоял, опершись о стул, на котором сидела светловолосая женщина с ребенком на руках.
– Это Павлик, - пояснила Танька.
– Меня еще не было, потому и не сфотографировали, - вздохнула она.
Я смотрела на улыбчивое лицо Танькиной матери, на ее широко открытые глаза и думала: "Она, наверно, была добрая и веселая, и ей, наверно, было бы приятно, что в доме красиво и чисто..."
Не раздумывая больше, я постелила на стол скатерть.
– И где это Павлик болтается?
– уныло проговорила Танька, заметив, что мы собираемся уходить.
– Тебя, наверно, ищет, - сказала я.
– Мы его домой пошлем, если увидим, - добавила Зинка, - а ты пока тут сама похозяйничай.
– Как только они с тятькой заявятся, я им скажу, чтоб ноги вытирали, оживилась вдруг Танька.
– И картошки сейчас наварю, а то Волк тоже есть хочет...
Мы с Зинкой шли и молчали. Перед моими глазами стояла Танька, совсем маленькая, одна в пустом доме, и даже то, что у нее там сейчас все убрано и помыто, не утешало. В голове вертелись разные мысли. Вдруг я остановилась.