Золотые рыбки

Судакова Алена

Семен отмахнулся:

— Охраняйте территорию, лейтенант, здесь вы не нужны. Только следы затоптали!

— Так кто же знал! — возмутился Гулькин. — Бабка пьяная. Мало ли что ей там показалось… Манекен рукой махал, звал, значит. Мы и подумали, что «белочку» схватила…

Гуральник толкнул Семена в бок.

— Сем, а если это не «белочка», а наш клиент? Поднял руку — привлек внимание?

— Она могла его заметить.

— Какая вера бомжихе? — Влад бросил укоризненный взгляд в сторону уходящего лейтенанта. —

Бомжи у нас давно перестали входить в категорию людей. Попробуешь разговорить ее?

Пока что бабку охранял Шебеко. Она сидела на ящике из-под пива, кутаясь в рваный плащ неопределенного цвета. Когда-то он мог быть и серым, и коричневым, и даже белым. На ногах у женщины Семен разглядел старые кроссовки, подвязанные веревкой. Под плащом торчала драная кофта. Такая же драная шапка прикрывала промасленные патлы на голове.

Сними шелуху-одежду, и все равно глаз определит, что перед тобой человек, который давно спит под открытым небом: кожа на лице женщины покраснела, стала грубой. Нос словно распух. Или действительно распух, потому что по нему стукнули? По крайней мере под глазом красовался синий фингал.

— Здравствуйте.

Семен подумывал поздороваться с ней за руку, установить контакт, но сразу же отмел идею как несостоятельную: руки женщины видели мыло разве что в прошлом веке.

— Салют, — буркнула она хриплым голосом. — Закурить будет, товарисч мент?

Семен протянул пачку с сигаретами:

— Берите все.

— Ха! Мы запросто.

Сграбастав сигареты, бомжиха засунула их в бездонный карман.

— Кстати, теперь мы называемся полицией…

— А один хрен, кто бьет, менты или кто еще, — выдала собеседница и осклабилась почти беззубым ртом.

— Как вас зовут?

На одутловатом лице появился испуг:

— Чего это?

— Я спрашиваю, как ваше имя? Имя у вас есть? — терял терпение Семен.

— Мамка звала Жучкой, а миленок — сучкой!

— Понятно. Давно бомжуете?

— Я не бомжую, а живу на вольных хлебах! — возразила бабка.

— Давно?

Она выпятила губу и пожала плечами.

— Забыла в календаре отметить.

А бабка-то с юмором. Трудно с такой беседовать — не запугаешь. Купить?

— Денег хотите?

Она смерила его презрительным взглядом и протянула грязную заскорузлую ладонь:

— Давай.

Покопавшись в кармане, Семен выудил стольник.

— Сначала расскажите, что вы видели?

Поправив шапку и встав в театральную позу, женщина проговорила:

— Иду, значится, с работы… Бутылки в парке собирала. А там, гады, все побили. Зачем, спрашивается, бить хорошую вещь? Не нужна — отставь в сторонку… Кому надо, подберут. Встретила я там, значит, понта одного… Поговорили с ним маненько про житуху нашу нелегкую. Всплакнули.

— Можно ближе к делу? Начните с того момента, как вы пришли

сюда и увидели…

— Что увидела?

— Вот я и хочу это выяснить! — выкрикнул Семен. — Как вы нашли манекен?

— Чего нашла? — выпучила глаза бабка. — Пластмассовую бабу, что ли? А… Пришла я, значится, сюда и делаю себе постелю…

— Из чего? — Семен оглянулся. Никакого тряпья не увидел. — Тут же ничего нет.

— Из картона. Вон лежит, у стены. Под зад сунешь — теплее становится. Сверху плащиком, а уж если водочкой зальешься…

Картины бомжатской жизни удручали. Он послушал бы их в другой раз.

— Понятно, — остановил ее Семен. — И что?

Бабка пошла к манекену, но ее тормознули: там колдовали эксперты. Они фотографировали, собирали в отдельные пакетики то, на чем мог остаться след преступника, упаковывали пряди волос для Сергеича.

Поковырявшись в носу, свидетельница продолжила:

— Легла я и вроде как задремала. А потом слышу: зовут меня. Тихо так: «Прасковьюшка… Прасковьюшка…» Муж мой покойный вспомнился!

Женщина заплакала, запричитала, и оперативники бросились доставать из карманов носовые платки. Но она их не взяла, вытерла нос рукавом плаща:

— Выпить есть?

— Влад, пошли Коноплева: пусть купит бутылку водки! — распорядился Семен.

Бабка обрадовалась, потерла ладони:

— Это дело! Хороший ты человек, пусть и мусор. Не обижаешь нашего брата. А другие так и норовят шпынуть побольнее.

— Дальше что было? — поторопил Влад.

Бабка продолжала получать удовольствие: закурила, выпуская вверх сизые колечки. На Гуральника она взглянула с уважением:

— Ну, раз ты торопишься… Вспомнила я, значит, покойного Васятку… А потом лежу и думаю: «Чегой-то он меня Прасковьей назвал, когда я Ульяна?» Нет, погоди-ка! А то я подумала, что он за мной пришел и умирать уж приготовилась. У меня тут узелок есть и тапочки. Почти новые.

Сивцев, уставший от рассказов свидетельницы, давился у стены от смеха. Семен цыкнул на него и отослал работать.

— Так кто вас звал?

— Она звала, — кивнула женщина в сторону манекена. — И ручкой этак махала: иди сюда, Ульяна! Я подумала, что Надька с дороги приперлась, мое место заняла. Хотела вышвырнуть отсюда эту шваль. Пошла, а там все кровью замазано…

— Краской. Это не кровь, — поспешил успокоить ее Влад.

— Я субразила, когда вернулась от дороги и пальцы в лужу сунула да лизнула. Да и баба пластмассовая оказалась. Я ж с ней сначала-то говорить намеревалась, а она ни ответа ни привета!

— Как же она рукой махала? — спросил Семен. — Может, вы что-то упустили из виду? Забыли? Там точно больше никого не было?

Собеседница неопределенно покачала зажатой в пальцах сигаретой.

— Да, кажись, вертелся мужик какой-то.