Зона бессмертного режима

Разумовский Феликс

– Со мною все хорошо. Валю по-тихой. Услышимся. Пока.

– А-а, – сразу все понял Рыжий, отчаянно зевнул. – Давай. Ох и не верю я, что все будет тихо. Ни хрена не верю.

Однако ничего пока не нарушало безмятежность утра – Бродов в мире и согласии вышел из гостиницы, глубоко вдохнул, быстро, хрустя снежком, зашагал по направлению к Московскому проспекту, как вдруг в номере его ярко полыхнуло, и на землю под раскаты взрыва полетели стекла, штукатурка, рамы, щепки. Репутация «России» полетела. Да, похоже, кто-то закатил гранату в его номер, так что Дорна позвонила очень, очень кстати.

«М-да, такую мать, Рыжий прав. По-тихому не получилось». Бродов выругался, прибавил ход, однако на Московском замедлился, перевел дыхание и двинулся спокойно, в манере гуляющего человека, которому некуда

спешить. А действительно, куда спешить-то? Где супостат? Где агрессор? Реальной информации ноль. А без знания, которое сила, если поспешишь, то всех уж точно с гарантией насмешишь, а самому будет совсем не весело. Так что шел себе Данила спящим городом, никуда не спешил, чинно так, степенно. Думу думал – вспоминал, прикидывал, сравнивал, анализировал. Значит, ануннаки? Значит, вернулись? Значит, хранят инкогнито? Вернее, всеми силами хотят его сохранить? Зачем? Чтоб не получить по шапке? От кого? И почему? М-да…

Данила даже не заметил, как дошел до Ворот, повернул направо и двинулся по Лиговскому. Из всей сложной гаммы чувств у него сейчас доминировало одно – стойкое, ничем не заглушаемое ощущение голода. А потому, увидев вывеску: «Бистро. 24 часа», он без колебания зашел, подтянулся к стойке, оплатил заказ и, усевшись за стол, принялся ждать халдейку. Кафешка была так себе, без прикрас – с чертову дюжину столов, соседствующих с вешалками, пластмассовые вазочки, обшарпанные банкетки. Над стойкой на кронштейне стоял бюджетный «Самсунг», на экране его выкаблучивалась увядающая поп-звезда. Очень хорошо, что без звука. Публика была под стать, без апломба и претензий, – пара уставших вусмерть сыроежек-минетчиц, два уже никаких быка, всхлипывающая баба в «пропитке» и в соплях, гарны хлопцы с окраин, не доехавшие до вокзала. Что им всем до ануннаков, до пришельцев, до глобальных проблем? Как были хомо эректусы, так и остались. Похоже, гениальный Тот где-то недоглядел. А может, наоборот, смотрел в перспективу. Очень, очень далекую перспективу.

Между тем Бродову принесли заказ – вырезку, салат, коврижку с медом, чай. Удивительно, но все было как надо – мясо сочное, гарнир сложный, выпечка свежая. Пошло хорошо. А тут еще Рыжий позвонил, проявил интерес, порадовал заботой и участием.

– Ну как ты там, Дан? Может, надо чего?

– Живой. Пока не надо. – Бродов отхлебнул из чашки. – Позже позвоню. Привет.

– Привет. – Рыжий отключился, сыроежки поднялись, а на экране пошли новости, надо полагать, последние.

– Зинуля, звук, – замычал один из быков. – Как там наши сыграли с фашистами-то?

– Угу. – Зинуля за неимением пульта схватилась за палку, прицелилась, прибавила звук, и все тайное сразу сделалось явным.

Собственно, чего там тайного-то – ну да, зеленый стоит, зато инфляция растет, палата депутатов имеет крепкую крышу, и нашим тягаться с фашистами конкретно не кругло. Тоска, скукотища, обыденщина, никакой изюминки. Хотя нет, напоследок порадовали, и весьма. У какого-то там султана облегчили коллекцию – утащили меч. Раритетнейший, уникальнейший, не имеющий цены, сработанный виртуозами в Солуке [244] . Хорасанский булат [245] , филиграннейшая работа, зеленые рубины на рукояти. Как украли, как увели – непонятно. Ведь и охрана, и сигнализация, и запоры, и контроль. Один Аллах знает, как ухитрились, но не говорит.

244

Город в Йемене, славившийся своими оружейниками.

245

Лучший сорт булата.

В общем, поел Бродов, отдохнул, вволю набрался новостей и, глянув со вздохом на часы, подался по своим делам. Хотя, честно говоря, дел-то, дел – с гулькин хрен – найти нору поспокойнее да и окопаться в ней. Сесть на попу ровно, подумать, подождать, прикинуть орган к носу, как жить-быть дальше. С Дорной, если паче чаяния прорежется, потолковать, с Пашей. Ну а уж дальше по обстановке. Главное, понять, откуда дует ветер, чтобы не ссать против него. Вот так.

А на улице

тем временем ветер стих. Кольца метелицы разошлись, спирали поземки угомонились, рыжее, не греющее зимнее солнце медленно карабкалось на небеса. Холодало.

«М-да, и почему это меня любовь к родине не греет?» Бродов окинул взглядом Лиговский, весь в белой дымке выхлопов авто, остро пожалел кота-беднягу, греющегося на люке теплоцентрали, коротко вздохнул и устремился к вокзалу. Там он задерживаться не стал – с ходу подвалил к «диспетчеру», уже стоящему на трудовой вахте, купил координаты комнаты, сдающейся внаем, и двинул в темпе вальса в начало Староневского. На третий этаж мрачного, видевшего и лучшие времена дома, в маленькую, но неуютную хибару в огромной коммуналке, похожей на муравейник. Дал денег за месяц вперед, получил обшарпанный ключ, со второй попытки вошел. Ну вот он, новый дом, милый дом. Вечность немытое окно, грязные, засаленные обои, жалобно поскрипывающие доски пола, иконы над продавленной кроватью. Но – тепло и сухо. Никакой мокрухи.

«Так-с. – Бродов не спеша разделся, глянул осторожно за комод, пальцем потрогал подоконник, с юмором утопающего вздохнул: – Да, бля. Ну ничего…» Он уже всерьез собрался двигать за ведром, браться за швабру и вспоминать курсантское прошлое, как, слава богу, завибрировал мобильник. Звонил Паша, голос его выдавал панический, трудно контролируемый страх:

– Данила Глебович, приезжай, только быстро. Тут у нас такие дела… Вернее, хреново дело. Доигрались, бля…

Интонация была такой, что Бродов даже колебаться не стал – заверил категорически: «Сейчас буду» – и мгновенно забыл о швабре и тряпках. Только потом уже, в тянущемся по Невскому такси, он подумал, что звонок этот очень даже может быть провокацией и его ждут засада, враги и сломавшийся Паша. Полуобморочный, весь в крови, покупающий легкую смерть в обмен на предательство. Так что надо не расслабляться, держать нос по ветру, хвост пистолетом, а ушки на макушке. Не так ли, Ваша Мудрость, достопочтеннейший Свалидор?

Однако нет, внешне что Паша, что напарник его Миша выглядели нормально, если не считать смертельной бледности, бегающих глаз и дрожащих рук. А вот обстановка в их подземном офисе впечатляла. Собственно, уже не было никакой обстановки. Были груды, завалы, целые баррикады капитально фрагментированной мебели. Будто здесь прошелся со своей пилой пьяный в дрезину Пильщик Башо из «Бегущего человека» [246] . Однако, как сразу заметил Бродов, несчастные столы и полки не пилили – рубили. Мастерски, с энтузиазмом, чем-то необыкновенно острым.

246

Роман Стивена Кинга, по которому снят одноименный фильм с А. Шварценеггером в главной роли.

– Ну, – посмотрел по сторонам он. – Рассказывайте. Что пили, чем закусывали, были ли бабы?.. То, что пили из глубокой посуды, а закусывали мало, я и сам вижу очень даже отчетливо.

– Да ни хрена ты, Данила, не понимаешь, – неожиданно тонким голосом закричал герой Миша. – К нам же с утра Серафим приходил. Вот видишь, такую мать, как он крыльями-то помахал.

– Это который шестикрылый, что ли? Понятно, – усмехнулся Бродов. – Я же говорю, закусывали мало.

– Ты, Дан, просто не в курсе, – убито, с какой-то обреченностью потерянно сказал Паша. – С год тому назад у нас в Питере появился чел… Кто он – черт, бог, ангел, ниндзя, – никто не в курсе. Только если он говорит – все делают. А кто не делает – тот превращается в фарш… Ты сказал, у Серафима шесть крыльев? Точно, только крыльев стальных, он ими машет, словно ветряная мельница. Его еще называют Шивой – сотня рук, сотня ног, и в каждой по клинку. А может, он и вправду из таковских, хрен его знает. В него из «калаша» шмаляли с пяти метров, и хоть бы хны, сделал из стрелка бифштекс, только брызги полетели… В общем, связываться с ним – боже упаси, себе дороже, на хрен надо. И вот, пожалуйста. – Паша вздохнул. – С добрым утром, тетя Хая, вам посылка из Шанхая… Явился. Вынес железную дверь, за секунду покрошил всю мебель, а потом и говорит: «На кого работаем, ребята? Не скажете – кастрирую и отрезанное заставлю сожрать».