Зона индиго
Шрифт:
И Лиля сказала неожиданно выспренне:
– Мы принимаем ваше предложение. Извините, как вас зовут?
– Да кличьте Иванычем, – равнодушно и приветливо откликнулся таксист. – А вас-то как величать, господа постояльцы?
– Альберт.
– Григорий.
– А я Лиля.
В зеркальце она поймала взгляд таксиста. Выражение его не соответствовало индифферентно-ласковому тону. Глубоко посаженные, скрытые кустистыми бровями глаза смотрели с надеждой – тревожно и радостно.
Это был действительно славный домик – двухэтажный, окруженный высоким забором. Хозяин долго возился, открывая мудрено запертые ворота. Было ему, видно, от кого хорониться…
– Окошки светятся,
В доме и правда пели – полудетский голосок выводил старательно и верно прелестный романс о душистых гроздьях белой акации. На мгновение ослепнув от яркого света, Лиля вошла в большую комнату. Там было прохладно и пахло по-особенному, как пахнет в опрятных домах, где только что вымыли полы. Есть в этом запахе свежесть и смолистый привкус, обещание нежного попечения, радость легких каждодневных хлопот и простое, ничем не замутненное счастье. Девушка, внучка Аленушка, только что разогнулась от ведерка с мыльной водой. Румяное, чуть обветренное личико, вздернутый носик простонародно-ясные глаза, светлые волосы… Крепенькой красной ладошкой отвела она с лица выбившуюся прядь, и тут же все стало ясно, и понятно, и светло. Нинуля! Нинуля растерянно улыбалась навстречу неожиданным гостям, навстречу Лиле, но в улыбке ее не было проблеска узнавания, и ответная Лилина улыбка увяла, толком не успев расцвести. Быть может, и не Нина это вовсе? Просто очень похожая на нее девушка?
– Что ж ты, Аленушка, полы на ночь затеяла мыть?
– Не спалось, мне, отец, тебя ждала, – просто ответила девушка, подхватывая с пола отжатую тряпицу. – Как знала, что ты с гостями придешь.
– Постояльцы, верно, – поддакнул Иваныч. – Комнатки-то у нас как?
– Постели только застелить. Вы, верно, помыться с дороги хотите? Ванная там.
– Я первый! – сориентировался Альберт. – Вы проводите меня, прекрасная леди? А то в коридоре темно, я боюсь темноты…
– Я провожу, – строго заявил старец. – Да вот и ведерко кстати выплесну. Идем, Адольф. Сумочку-то здесь оставь, никто небось не покорыствуется…
– Альберт меня зовут!
Дубов весело хмыкнул, и Лиля строго на него посмотрела.
В отведенной ей комнатке Лиля быстро переоделась, между делом осматриваясь. Целомудренно узкая тахта, пестрый коврик перед ней, ветка дерева, то ли персикового, то ли вишневого, стучит в оконное стекло. Над постелью, в рамке, репродукция «Богатырей» Васнецова. В родительском доме, в кабинете отца, висела такая же. Лиля смутно помнила, как боялась она огненного, живого глаза коня Ильи Муромца. Но сейчас Воронеюшка казался совсем нестрашным. Он сильный, он грозный, но смирный и покладистый конь. А богатыри-то! Как славно и странно взглянуть на них незамыленным взглядом и в одну секунду постичь строгую доброту их, неколебимую мощь и надежность! Как похож Шустов на Алешу Поповича – такие же хитрые глаза и тонкие усики! А Дубов пусть как будто Добрыня, взгляд у него такой же внимательный. Только кто ж будет за Илью Муромца, за старшего, самого могучего?
В дверь постучали – тихо, но уверенно.
– Да-да, входите!
Это был хозяин.
– Ужинать собрали, – оповестил он.
– Да я, вроде бы…
– Никаких! Знаю, растрясло вас в автобусе, да и час поздний. Но чаю выпить обязательно надо, пирога кусок съесть. Аленка моя хорошие пироги печь научилась.
– Аленка…
Лиля медлила, молчала, молчал и Иваныч.
– Она ваша внучка, да?
– Внучка, точно. Аленушка.
– А мне почему-то кажется, – издалека начала Лиля, – мне кажется, она не совсем ваша внучка. Может быть,
Хозяин насупился:
– Чего-то я тебя, милая барышня, не пойму. Ты на что намекаешь-то? Пошли ужинать, все уже за столом сидят…
Дубов, расположившийся во главе стола, похож был сейчас не на Добрыню Никитича, а на замоскворецкого купчика прежних времен. В одной руке у него была огромная красно-золотая чашка, до краев налитая чаем с молоком, в другой он держал ломоть пышного пирога. На пирог Дубов смотрел нежно и явно примеривался: как бы пошире рот распахнуть, чтобы побольше кусочек урвать? Шустову досталась чашечка поменьше, кусок у него был потоньше, и он не столько ел, сколько старательно оттопыривал мизинец и бросал томные взгляды на Нинулю-Алену. Та тоже не сводила с него глаз, но амурные гримасы Альберта пропадали втуне, так как девушка смотрела только на его новую рубашку – переливчато-золотую, отороченную черными кружевами и с какими-то совсем уж невиданными пуговицами, которые ослепительно вспыхивали при малейшем движении хозяина.
– Аленушка, налей-ка и нам чайку. А вы, Аполлон, кушайте пирог.
– Альберт меня зовут!
– Ну, ин так, не обижайся на старика.
– А дедок-то непрост, – шепнул Дубов Лиле, примериваясь к пирогу.
– Челюсть не вывихни.
– А?
– Да нет, ничего. Занятный дед. И внучка у него…
– Что?
– Потом расскажу. Что это?
Это была луна – огромная и желтая, как медный таз. Выкатилась она из-за невидимых гор, вылупилась в окошко, как сплетница-соседка.
– Давайте выйдем на улицу! – взмолилась Лиля, сделавшись вдруг совсем маленькой, и смешной, и трогательной. – Пожалуйста, пожалуйста! Я же никогда такого не видела! Как-ая лунища!
Дубов умилился и закивал. Он готов был даже с пирогом расстаться, только бы ей угодить, вот как все далеко зашло!
– Только ж ведь приехали, – бормотал Иваныч. – И после чаю на воздух не след выходить, сейчас вы разогрелись, раздухарились, а там вмиг прохватит ветерком… Да уж ладно, и я с вами выйду, вам впервой, заплутаете еще в моих владениях…
Он бубнил и долго нашаривал на спинке стула свой аккуратный пиджак, но видно было, что ему приятен искренний Лилин порыв и сам он не прочь прогуляться под луной, похвастаться перед приезжими обустроенным, обихоженным своим земельным наделом. А проще говоря – садом. Но на пороге он обернулся:
– А ты, Альфред, чего ж от товарищей отстаешь? Пошли, пошли, подышишь свежим ветерком. А ты уж, внуча, тут оставайся, постели гостям приготовь!
– Я Альберт!
– Ну-ну, не топорщись… Пошли, пошли… Крыльцо тут, не торопко нужно… – скрипел старик. – Да не торопись вперед батьки, Афтандил!
– Я не Афро… Альберт я! – вскипел Шустов. Кипел он, впрочем, умеренно – очевидно, из уважения к сединам хозяина. А вот на хихикающего Дубова поглядывал очень грозно.
Ночь, давно уже вступившая в свои права, царила над миром безоговорочно и спокойно. Звездное небо настолько приблизилось к земле, что земля, казалось, уменьшилась, сжалась, замерла, словно бы потрясенная картиной, на которую можно смотреть и смотреть вечно. Звезды, невероятно близкие и по-весеннему округлые, пульсировали, как светящиеся сердца, сообщая особую размеренность всем мягким шагам, всем звукам и призвукам этой неповторимой южной ночи. Иваныч зажег фонарик, но тут же прервал ниточку искусственного света – слишком тонкой и жалкой выглядела она на фоне восстающего над горизонтом лунного тела. Луна, по-хозяйски подбоченясь, деловито смотрела на мир с такой уверенностью и силой, что сразу становилось понятно, почему его называют подлунным…