Зона Комфорта
Шрифт:
Я бы легко отбрехался на Лёвкины притязания, но я не выношу, когда разные жлобы называют меня «Ми-щщей» да ещё упрекают в скаредности.
Стряхнув с плеча тяжёлую руку Ищенко, я обернулся к Скворцову:
– Куда покатим? В «Радугу» или в «Ладу»?
Одобрительный гомон сослуживцев был мне ответом.
Начали с ближайшего вертепа. «Радуга» после ремонта приняла почти респектабельный вид. Теперь в зал вояк в бушлатах и комбезах не пускали, окна были увиты яркими пластмассовыми цветами, а столы застелены скатертями. Вместо обрезанных жестяных баночек из-под «пепси-колы»
Нас набралось целых одиннадцать офицеров и поэтому пришлось сдвигать столы, предварительно преодолев ворчание официантки Ритули.
Заказали каждому по салату, по шашлыку и две бутылки водки. Ещё четыре пузыря и десять пива были предусмотрительно закуплены по дороге. Положив перед собой меню и изо всех сил сосредоточившись, я, пока трезвый, пытался в уме просчитать стоимость заказа. Вывести точную сумму не удалось, но, обмирая сердцем, я понял, что вряд ли умещусь в пять сотен. Ещё на повестке дня стояла задача не пойти вразнос.
– Я за тобой буду следить, – угадал мое беспокойство Скворцов, – добавлять не дам.
Налили по полной. Легально приобретённых бутылок не хватило, из-под стола вынули третью.
Зампотех полка седой многодетный майор Горяйнов, дирижируя рюмкой, поздравил меня стихом собственного сочинения:
– Пинкертону нашему я от всей души,Пожелаю искренне —Майоров не души!Все заржали (действительно забавно) и дружно выпили. Я захмелел влёт. И то – с утра маковой росины во рту не держал.
– Закусывай, закусывай, – заботливый Лёва подвинул тарелку с «весенним» салатом, заказанным вопреки близкому приходу осени в связи с дешевизной по сравнению с другими холодными закусками.
До шашлыка успели махнуть ещё по одной. Стали извлекать из карманов и откупоривать пиво. Помню, что это было ярославское «Янтарное». Тёплое, не холодное.
Меняя переполненную бычками пепельницу, официантка поджала сиреневые губки:
– Приносить и распивать свои спиртные, это самое, запрещается!
– Да ла-адно, Ритуля, не серчай, в честь праздничка-то, – после второй рюмахи ставший краснорожим Ищенко потянулся, чтобы похлопать официантку по попке. – Мищ-ща сёдни в наш гвардейский коллектив вливается…
Ритуля вильнула задницей, избегая контакта с потной лапой майора. Встретилась со мной глазами, кивнула:
– Поздравляю!
Я узнал её при входе. Незадолго до того, как меня попёрли из прокуратуры, я выезжал в «Черёмушки» на двойное убийство. Мужчины и женщины, любовников. Одним из трупов был Ритулин муж. К убийству, которое, кстати, так и осталось «глухарём», Риту тогда примеряли. При отсутствии алиби у неё имелся классический мотив. Тормозили по «сотке» [2] . Работали целеустремленно и достаточно жёстко, несмотря на слабый пол, маленького ребенка и разливанное море слез.
2
«Сотка» –
Минут через пять, вернувшись с первыми порциями шашлыка, официантка быстро заглянула мне в лицо. На переносице её стояла напряженная вертикальная морщинка.
Она тщилась вспомнить меня, но не могла. И не должна была. Годы-гады изрядно вытерли и потаскали мою персону. Тридцати шести мне никто не даёт. Всегда – хорошо за сороковник.
Я по-свойски подмигнул Ритуле:
– Выпей за мое здоровье!
Она ответила с лица выражением замороженным:
– Нам не положено…
М-да, до мастера одностиший поэта Владимира Вишневского не дотягиваю, но с опусами его тёзки Горяйнова помериться, определённо, могу.
Последующие события восстанавливались обрывками, как будто на ленты порванные. Неравные, с бородатой бахромой.
Шашлык и водка с пивом кончились одинаково быстро. Воспрянувший после долгого голодания организм требовал продолжения банкета.
У писсуара мой опекун Лёва назидательно говорил, засупониваясь:
– Ещё по соточке, пивка и разбегаемся!
– Базару нет, – лыбился я.
Ритуле за качественное обслуживание мы презентовали пустые бутылки. Счёт на четыреста семьдесят два целковых я сунул в нагрудный карман.
Чрезмерно дорогую для наших кошельков «Радугу» мы покидали под замечательно-оглушительную песню новомодной певицы Линды.
– Я – ворона! Я – ворона! – доказывала она.
На улице под тентом мы душевно раздавили пару бутылок на «ход ноги». Тёплую водку сопровождал вкус пластмассы одноразовых стаканчиков. Троица подкаблучников, наступив на горло собственной песне, укатила на троллейбусе «в семью». Темнело, и кругом загорались заманчивые вывески. Товарищи офицеры стали скидываться. Я следил, но так и не увидел – отстегнул ли денежку комбат Ищенко.
Следующим куском, без логического мостика, помню орущее прокуренное нутро кабачка «Услади друзей».
…Помню алую жилетку бармена за стойкой на фоне сонма разнокалиберных бутылок. Как я с грохотом полетел с высокого крутящегося стула. Как мы сцепились с Ищенко. Почему-то в варочном цеху, между парящими котлами. От прямого в подбородок он даже не покачнулся, надвигаясь на меня, как айсберг в океане. Нас крайне вовремя растащили.
Ищенко неистово бился в объятьях богатыря Горяйнова и верещал, ярко надувшись изнутри кровью:
– Загрызу, ментяра позорный!
От безразмерной ярости он мог лопнуть.
Я в ответ наобещал ему размотать историю с пропажей радиостанций в его батарее:
– Парашу будешь нюхать, крыса!
В предпоследнем обрывке мы с Лёвой, свято державшим слово не давать мне развязываться, за полночь сусонили из горла «Балтику», девятый номер, в «железном садике» на Тимофея Павловского.
По-братски обнявшись, яростно орали в две глотки:
– Артиллеристы, точный дан приказ!Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!