«Зона свободы» (дневники мотоциклистки)

Новик Майя

Наверное, тут была вина Мецкевича, который, видимо, даже не предполагал, что дорога может быть такой тяжелой, но только никто, даже Будаев, не решился его в этом упрекнуть. Я, честное слово, порадовалась, что за продукты отвечала не я…

Спать легли рано, видимо, в самом деле, закончилась водка. Журналисты решили ночевать в палатке, наверное, запашок в вагончике их не устроил. А может, у них еще оставался спирт. Я не расстроилась по этому поводу — на полатях было тесно.

Мне досталось место возле стены, и через час меня притиснули к ней так, что даже шевельнуться было нельзя, однако тут было тепло, и даже громкий Женькин храп не помешал мне выспаться —

я просто поглубже натянула на уши старенький петушок и уснула…

А на следующий день я разругалась с мужиками окончательно. Нет, не так: я с ними не ругалась, это они разругались со мной, по причине испорченной ухи. Мужчины вообще относятся к еде несколько иначе, чем женщины, а уж что касается ухи!.. Тут им вообще нет равных. Дело в том, что накануне вечером Олег поставил на Баргузине сети, а утром их снял. Улов был невелик — два полуторакилограммовых ленка с пятнистыми змеиными боками. Ленки были отложены для ухи, которая означала некое священнодействие. Ну, это они так думали. Меня об этом никто не предупредил.

Сначала на реке наладили переправу — построили по «проекту» Алексея плот из камер и досточек, позаимствованных на полатях. К плоту привязали две веревки.

Рослые журналисты перетолкали плот на ту сторону, — и даже им вода доходила почти до груди, — и переправа была налажена — её устроили по типу маятника.

Заводили плот повыше, нагружали его, с веревками бежали по берегу, придерживая, чтобы не перевернуло, течением плот сносило вниз, к другому берегу. Там его разгружали, перетаскивали сюда, и все повторялось. Беда была только в том, что плот был маленьким, и мотоциклы пришлось разбирать — коляски переправляли отдельно, вещи — отдельно. Переправили на тот берег и меня. Женька следил за костром, а я должна была варить уху. Уха — это просто! — решила я, — Это рыба, картошка и рис!

Плоский берег зарос кустами черники, а уж ручейника здесь было! Можно было всю рыбу накормить! Эти крупные и неприятные на вид насекомые вспархивали из-под ног и все время норовили сесть на лицо. Я отмахивалась от них, как могла, но они все равно лезли — слишком много их здесь было.

— Сколько риса класть? — крикнула я мужикам.

— Кружку! — послышалось в ответ.

Кружку так кружку. Честно говоря, голова моя была занята другим — она переваривала все, что случилось за последние дни и даже за последние часы. Одним глазом я следила за Алексеем. Вторым — за мотоциклами. Так что за ухой следить было некогда. В общем-то, это было мучение — костер не горел, дрова были сырыми, вода не закипала, а сопливая рыба норовила выскользнуть из рук и уплыть по Баргузину. Я зажимала её в руках из последних сил, ведь если бы её упустила, меня бы сожрали вместо рыбы!

Ну что сказать? У меня получилась рыбная каша!

— Риса-то сколько положила? Кружку? Я же сказал — во-от столько! — высказался Вася, зло сверкая своими щелочками.

— Ну, а я другое слышала…

Ужин прошел в молчании. Мужики демонстративно гремели тарелками, и в мою сторону никто не глядел. А я, набегавшись по берегу, и, наверное, так толком и не отдохнувши за все последние дни, так уханькалась, что почти и не заметила этого.

Ну — каша, так каша. Я и каше рада. А что без лука, так кто в кашу лук кладет? Я не кладу.

А на следующий день мы поднялись на перевал Волчьи ворота и вид, открывшийся мне с верхушки огромного камня, заставил забыть все неприятности: далеко внизу ювелирной змейкой вился Баргузин, чаша долины краями упиралась в облака, и не было у тайги ни конца, ни края, ни донышка. И снова меня поразила эта странная, непостижимая

бесконечность, которую нельзя измерить даже взглядом…

На грешную землю меня опустили прицепы, валяющиеся под обрывом — это были жертвы беспечности и водки. Я слышала историю об одном из них. Ехали как-то зимой с БАМа на юг два водителя на двух КАМАЗах — отец и сын. Остановились на перевале побурханить, сын вышел из машины, сел в кабину к отцу. Побрызгали. Еще побрызгали. А потом еще. А потом сын вышел из кабины и обнаружил, что его машины на дороге нет. Она лежала далеко внизу, под обрывом. Сам КАМАЗ, видимо, все-таки вытащили, перетаскали наверх и товар, а вот прицеп так и остался лежать под скалой ржавым напоминанием о людской беспечности.

Дорога здесь была песчаная, с глубокими промоинами, она, словно хвост ящерицы, обвивала склон горы и шла сперва все выше и выше, а потом на перевале разрезала сальник надвое и, все также извиваясь по склону, начинала спускаться в Волчью долину. А там снова были реки. Мотоциклы бросались в кипящий поток, рычали, булькали глушителями, подпрыгивали на валунах, ходуном ходил багаж, навьюченный на коляски…

Я никогда не видела столько смытых, разрушенных, просевших мостов. Они все — разные. На одних реках размыло насыпи, и мосты просели вниз, в бушующий поток.

На других — насыпь стоит на месте и словно ведет в никуда. Эти мосты просто снесены половодьем.

А есть реки, где мосты не достроены — железные конструкции стоят на месте, просто никто и никогда так и не подвел к ним дорогу…

Я читаю белые кривые надписи: «БАМ», «Верхняя негабаритность III степени». На многих мостах до сих пор сохранились настилы, а кое-где есть даже перила. Да что там — перила! — металлические конструкции до сих пор не съедены ржавчиной, на некоторых даже краска сохранилась.

Одна из рек разлилась так сильно, что парням снова пришлось построить плот. На этот раз Алексей из заветных запасов вытащил длинные гвозди, а уж доски лежали под ногами, их нужно было только собрать. Не торопясь, основательно сколотили плот, подсунули камеры, загнали на него первый мотоцикл — плот держал. Течение здесь было медленное, плавное, и нечего было опасаться, что плот перевернет.

Женька с Олегом потихоньку перетолкали плот на другую сторону. Оказалось, ничего сложного нет, и, когда первый мотоцикл заурчал движком на той стороне, все засуетились. Одни тянули плот веревками, другие сопровождали его, шли потихоньку рядом. Я перебралась на тот берег по гулкому железу моста. Внутри конструкции было темно и холодно, под ногами неслась мутная вода, пахло землей и железом…

Все шло благополучно, пока на плот, в последнюю очередь, не закатили Щенка. Мне сразу показалось, что поставили его как-то небрежно, и он сразу же стал на течении раскачиваться вместе с плотом, и соскользнул с него, погрузившись в воду по руль.

Я от волнения даже фотоаппарат опустила и заметалась по берегу.

— А не боись! — крикнул мне Будаев.

Алексей с Олегом и Женькой затащили мотоцикл обратно на плот, и сели рядом сами, чтобы поддерживать его. Когда плот причалил к берегу, мотоцикл скатили, и мы сразу же начали шаманить вокруг, чтобы он завелся, Слили воду из воздушного фильтра, открутили поддончики карбюраторов и сделали то же самое, потом вывернули свечи, прокачали. «Фух! Ф-фух! — мотоцикл плевался водой, которая под напором выстреливала из камер сгорания, и все уже думали, что ему пришел конец, но Алексей, подув на свечи, завернул их обратно, щелкнул ключиком зажигания, топнул по стартеру. И — о, чудо! — мотоцикл завелся и покладисто затарахтел.