Зона зла
Шрифт:
Когда к подрыву была готова и вторая пещера, Духов отдал приказ:
– Отходим!
Группа тут же устремилась вверх по желобу, которым еще недавно они спускались в ущелье.
Мишин сам замкнул контакты, и все равно гул, обрушившийся на ущелье, грянул для него внезапно.
Дрогнула земля. Тяжелая сейсмическая волна заставила пошатнуться скалы. Казалось, горы отторгли от себя все, чем люди начинили их чрево. Жерла каменных хранилищ отрыгнули бушующие клубы огня. Взрывная волна несколько раз прокатилась по ущелью, отражаясь от
Грохот в ущелье стих не сразу. С высоты долго сыпались обломки камней. Гремели, разрываясь, боеприпасы, не успевшие сработать вместе с другими. С тяжелым стуком со скалы вниз сползла огромная глыба. Штольни, недавно прикрытые железными воротами, выглядели черными пустыми провалами, из которых полз вонючий дым. Ворота, смятые могучей силой взрыва, грудой металлолома лежали у подножия скал.
Дело было сделано.
Оглядев ущелье. Духов махнул рукой.
– Мишин, подойди.
У ног командира лежал моджахед, перемазанный грязью. Из голени, разорванной пополам, сочились остатки уже вытекшей из тела крови.
– Мишин, добей его.
Голос Духова холоден, строг, требователен.
Ноги у Мишина ослабели, сделались ватными, того и гляди подогнутся. Он хорошо понимал – этот моджахед, или «дух», как называли противника здесь, на чужой земле, только что стрелял в него, и будь он чуточку поудачливей, окажись более везучим, то убил бы Мишина. Но «духу» не подфартило. Полуживой он уже никому никогда не принесет вреда. В голову сразу пришла спасительная мысль: «Зачем? Он сам умрет через минуту».
– Лейтенант!
«Спецы» смотрели на новичка с интересом. Все они еще раньше прошли через такое, и не одна душа ушла из тела от ударов их ножей. Они давно заматерели, закостенели сердцами, и им было интересно увидеть отражение своего прошлого в человеке, который подошел к роковой черте и должен переступить ее.
Мишин поднял автомат.
– Нет. Ножом.
Будь такое приказано раньше, когда еще оставался выбор – идти в спецназ или оставаться в саперах, Мишин бы ответил Духову словом «Нет!». Отступать теперь значило потерять лицо. Мишин знал: его все равно уже не отпустят из роты, но в глазах товарищей он многое потеряет.
Вырвав клинок из ножен, Мишин шагнул к лежавшему на спине моджахеду. Тот почти не подавал признаков жизни, и его дух должен был в самое ближайшее время выйти вон, чтобы отправиться в благословенные кущи джанны – мусульманского рая – и появиться там в светлом нимбе шахида – мученика, который принял смерть за веру.
Коротко замахнувшись, Мишин ударил клинком в грудь умиравшего. Сталь вошла в тело мягко, без особого сопротивления. Лезвие, разрезая ткани, скользнуло между ребрами. Острие пробило сердечную сумку…
Сдерживая дрожь в руках, Мишин выдернул сталь из чужого тела. Клинок остался почти чистым, но Мишин не сразу вложил его в ножны. Надо было протереть металл. Подумав, Мишин нагнулся, приподнял
Теперь к нему пришло чувство небывалой опустошенности. Убивая других, человек не становится более счастливым, не богатеет он и духовно. Осколки снарядов и пули оставляют рубцы и шрамы на телах выживших участников войны, а в их душах близость к смерти поселяет холодную пустоту, эгоизм и жестокость.
На долю Мишина выпала не одна, а целых две войны: «тоталитарная» афганская и «демократическая» чеченская. Обе одинаково ненужные и бесславные.
Короче, войн на долю офицера хватило с избытком. Войн грязных, бессмысленных, подвиги и мужество в которых хотя и отмечаются орденами, но само участие в них не добавляет человеку чести и славы.
С любовью Мишину повезло куда меньше.
Для ясности уточним: имеется в виду не общение с женщинами, обусловленное обычной физиологией, а любовь как чувство.
Конечно, споры о том, существует ли любовь, никогда не прекращались. Как правило, в них одни люди доказывают, что любовь вообще не запрограммирована нашей природой, и потому все чувства сводят к естественному половому влечению. Другие утверждают обратное и говорят о любви как о великом даре, данном человеку в ощущениях.
Доказать в таких спорах собственную правоту бывает крайне трудно. Подобное столкновение мнений не продуктивно, как дискуссия между дальтониками и нормально видящими людьми о том, существует ли красный свет или есть только белый и серый.
Сам Мишин в спорах о любви никогда не участвовал. Чувств более сильных, нежели страх, и радостей более сильных, чем одоление этого страха, он не испытывал. Опыт его связей с женщинами не был велик, и делать из него обобщения он не рисковал.
В школе девчат, которыми бы Мишин мог увлечься, почему-то не оказалось. Впрочем, и сам Мишин созрел до состояния, когда влечение становится неодолимым, довольно поздно.
В училище среди гражданских преподавателей-женщин ему понравилась англичанка Елена Андреевна Янкина. Черноволосая, с бровями вразлет, она была веселой и очень эмоциональной. В классе на уроках языка Елена Андреевна не сидела на месте. Она ходила между рядами столов, поднимала курсантов, шпыняла вопросами, высмеивала неправильные ответы и плохую подготовку к занятиям.
Мишина, как казалось ему самому и другим, она невзлюбила с первых занятий. Взъелась из-за какого-то пустяка и потом заедала постоянно, особенно на уроках, когда Мишину выпадало дежурство по учебному взводу.
Ритуал встречи преподавателя требовал доклада по-английски. Едва открывалась дверь класса, дежурный орал команду:
– Stand up! Shun! – В смысле: «Встать, смирно!»
И начинал доклад:
– Comrade teachear, the second platoon is ready for the lesson. All are present. – Что в русском переводе должно было звучать так: «Товарищ преподаватель, второй взвод готов к уроку. Присутствуют все».