Зори над городом
Шрифт:
— А я тебя научу. Как выйдешь из ворот, иди прямо, никуда не сворачивай. Только смотри не сворачивай! Иди себе да иди, а как увидишь, что довольно, нагулялся, — ну, тогда поворачивай назад и ступай опять прямо — до самых наших ворот. А ворота-то уж запомни хорошенько: железные, коричневые, а около них на фонаре цифра восемь. Вот и не потеряешься. Я всегда так ходила по улице в первое время, когда приехала сюда. Муж мой поступил на завод Парвиайнена, ну и меня через месяц выписал к себе. Я была деревенская, и видишь — до сих пор не потерялась в таком большом
Ян послушался, надел разглаженную шинель и пошел поглядеть на Питер, о котором столько слышал.
На улице и в самом деле он ни разу не свернул в сторону. И скоро пришел к собору, который заприметил вчера. Кругом сновала публика; разные тут были люди: и офицеры — Ян еле успевал отдавать им честь, — и нарядно одетые барыни, и купцы в поддевках, в сапогах бутылками; проковыляла старуха в лаптях, откуда только взялась она в столице; пропойца с синим лицом, в лохмотьях, приплясывая около соборной паперти, бубнил глухо: «Не откажите бывшему служителю муз… с Шаляпиным пел». Глубоко о чем-то задумавшись, глядя поверх прохожих, прошел высокий студент. Ян приостановился: вот так, высоко подняв голову, ходил по улицам уездного города друг его детства Грегор Шумов; за это многие считали его не в меру гордым.
— Ворон ловишь, болван? — растягивая слова, произнес кто-то возле него, и Ян привычно вытянулся: перед ним, грозно нахмурившись, стоял кавалерийский офицер.
— Дэложишь своему ротному командиру: за неотдание чести офицеру — под винтовку на два часа с пэлной выкладкой. Ступай!
Кавалерист ушел, гремя длинным палашом.
Ян побежал догонять студента — может быть, это все-таки был Грегор Шумов…
Но студент, должно быть, не придерживался правила ходить по улице, никуда не сворачивая, — его и след простыл.
Огорченный Ян Редаль подошел к витрине необычного магазина — за стеклом стояло чучело лошади в походном снаряжении — с седлом, уздечкой, стременами… Заглядевшись, он чуть не прозевал стать во фронт перед проходившим мимо генералом. Лучше укрыться от возможной беды за знакомыми железными воротами с цифрой «8». Так будет вернее. Кстати, и Витол скоро вернется и заругается — зачем ушел без спросу.
Но Витол вернулся не скоро. И стал ругаться не на Яна, а на писаря из управления, куда вольноопределяющийся ходил со своими бумагами.
— Мне на взятки денег не отпущено! — сердито говорил Витол. — А этот черт так и не сводит глаз с моих рук. Постой-ка! — Он хлопнул себя по лбу: — Залит! Должно же быть у члена Государственной думы какое-то влияние! Пусть поможет нам получить медикаменты.
При этой мысли Витол повеселел:
— А теперь пойдем купим чего-нибудь поесть. И город посмотрим. Ты не выходил без меня?
— Выходил. Встретил офицера — он приказал мне доложить Селенсу, чтобы тот поставил меня под винтовку на два часа за неотдание чести.
Вольноопределяющийся с серьезным видом сказал:
— Ну, это дело терпит, с этим подождем. А вот есть хочется — терпения нет!
— А когда есть хочется, надо пить кофе из настоящих дубовых желудей, — сказала хозяйка, внося в комнату
До чего ж это была славная женщина! Витолу показалось, что он на миг перенесся в родную латгальскую деревню.
Она никуда не пустила солдат, пока не накормила их до отвала. А потом уж сама погнала без церемоний вон: ей надо было убирать комнаты, а этим делом она любила заниматься на просторе, без свидетелей.
Два латышских стрелка бродили долго по улицам Петербурга, пока не оказались у знакомого уже им памятника Александру Третьему.
— Придется путеводитель купить, — сказал Витол, — а то кружим без толку. Трамваем нам с тобой ездить не полагается, на извозчиков денег нет, а пешком ходить — нужен путеводитель, иначе толку не будет.
Но толк все-таки вышел. Приятели побывали и на выставке картин, и в Зоологическом саду, где им печально покивал головой старый слон и на разные лады передразнили юркие мартышки… Успели разыскать и Невский, но это место для солдат было неподходящее: то и дело приходилось тянуться, отдавать честь, становиться во фронт, — в этой части города число офицеров и генералов оказалось просто утомительным.
Домой все-таки вернулись довольными: город был красоты необыкновенной.
На следующий день Витол, порасспросив людей, отправился в Союз земств и городов. Там его принял на этот раз не писарь, а чин повыше — земгусар с одной звездочкой на погонах. Этот уже не смотрел пристально на руки Витола — лишь бросал на него искоса туманный взор. Однако результат был тот же — никаких медикаментов. Чин сказал даже, что командировка вольноопределяющегося вызывает недоумение: что же это будет, если каждая воинская часть начнет слать своих людей в Петроград?
Витол поспешил уйти: похоже, что капитан Селенс действительно состряпал командировку не совсем ладно, — должно быть, ему просто надо было передать через «верные руки» письмо Залиту.
Да, оставалось надеяться на Залита. Только он и мог посодействовать землякам; без медикаментов Витолу все-таки не хотелось возвращаться, — если они и не нужны Селенсу, то солдатам пригодятся.
Квартиру депутата они нашли без особого труда и, как положено нижним чинам, поднялись в нее не с парадного входа, а по черной лестнице.
Им открыла сердитая кухарка, долго не могла понять, что нужно солдатам, но солдаты не уходили, и ей в конце концов пришлось, бросив прощальный взгляд на свои сокровища — ярко начищенные тазы и гору тарелок, — отправиться к хозяину.
Вышел депутат — осанистый, в летах, важный, хмурый… Но сразу просиял, когда Витол вручил ему письмо. Он даже как будто хотел пригласить гостей в комнаты, но, посмотрев на их сапоги, передумал и, велев кухарке накормить их, ушел.
Вернулся он совершенно иным: глаза его блестели, щеки раскраснелись… Не соблаговолит ли господин вольноопределяющийся зайти за ответом дня через два? И почему дорогие земляки ничего не покушали?