Зори над Русью

Рапов Михаил Александрович

Из кустов на дорогу полезли люди.

— Эй, кто–нибудь, высеките огня! — Послышались удары по кремню, брызнули искры, потом из тьмы выступило красное напряженное лицо: кто–то раздувал трут. Когда в руках людей запылали еловые ветки, стали видны мужики, вооруженные кто чем: луком, топором, просто рогатиной.

— Кто такие? — повторил свой вопрос могучий мужик с пегой от седины бородой.

— А ты что за леший? — настороженно спросил Фома.

— Я мужик, смерд. Люди кличут дядей Карпом.

— Мне плевать, как тя

кличут. Все одно величать не стану. Кто вы такие, чтоб в лесу ночью путников перехватывать?

— Мы–то? Мужицкая застава мы.

— Кого же вы охраняете?

— Робятишек да баб. Кого же еще нам охранять?

Владимир догадался:

— Вы, мужики, от усобицы в лес схоронились?

— Схорониться–то схоронились, — отвечая мужик, а потом добавил дерзко: — Да вишь, и тут тоже всякие ночные шатуны нас достигают! — И уже с угрозой: — Почто к нам забрались?

— Заплутались мы, как к Твери попасть, не знаем.

— А сами кто будете?

Фома еще раздумывал, как бы соврать поскладнее, когда Владимир выехал вперед, врезался конской грудью в самую гущу мужиков и, выхватив меч, крикнул:

— Москвичи мы!

Мужики отхлынули в сторону, глухо заворчали, однако их предводителя эта весть, видимо, не смутила. Он оглянулся на своих, те сразу замолкли. Тогда Карп вплотную подошел к Владимиру, как был с непокрытой головой, встал под занесенным мечом.

— Нехорошо, государь, прости, не знаю, как тебя звать–величать. Почто меч поднял? Коли вы москвичи, так тому и быть. Мы от усобицы схоронились, так нешто будем с тобой драться? Ты нас только не замай.

Пристыженный Владимир опустил меч в ножны.

— Вот и ладно. Просим милости, передохните у нас.

— А вы, робята, не заманиваете? — спросил Фома.

Карп обиделся.

— Грех тебе, детина, так думать. Где это на Руси видано, чтоб гостя обидеть?

Фома сразу поверил мужику, но все же сказал:

— А может, вы нам дорогу на Тверь покажете, а то тревожатся там о нас?

— Какая тебе Тверь в такую пору! Да и притомились вы. Вон и доспехи на вас иссечены.

Пришлось подчиниться. Лесной тропой повел их Карп к жилью.

Жилье! Вырытые под соснами землянки. Сверху жерди, дернина. Владимир Андреевич едва не задохнулся от дыма, спустившись в землянку. Глаза заволокло слезами.

— Не обессудь, друже, топим по–черному, [238] — сказал Карп, — а ты, видать, в курных избах жить не обык. Ты сядь, внизу–то полегше.

238

По–черному топились курные избы, у которых печи не имели труб и дым шел внутрь помещения, а потом уходил через волоковое окошко.

Князь сел на земляную ступеньку, служившую лавкой, в изнеможении прислонился к сырой земляной стене. Промигался. В

слабом свете горящей лучины разглядел нары, на которых под драными овчинами спали ребятишки. Жена Карпа поднялась с трудом, закашлялась и долго не могла выговорить ни слова.

— Аль хворая у тебя хозяйка? — спросил Фома.

Карп только головой покачал, а женщина откликнулась чуть слышно:

— И, касатик, совсем я занемогла. Грудь заложило, все суставы ломит. Долго ли простыть в наших хоромах! — На полу землянки действительно хлюпала грязная жижа.

— Что же вы такое сырое место выбрали?

Карп усмехнулся невесело.

— Мало ли сухих мест, да не про нас они. Добраться до них просто, а в лесных болотах чужому не пройти, вот и спасаемся по брюхо в трясине.

Хозяйка тем временем захлопотала:

— Чаю, вы голодны? Кажись, щец у меня немного осталось. — Заглянула в горшок, покачала головой: — Нет, разве ребятишки что оставят. Хлебца нашего пожуйте.

Сбросив броню, Владимир думал, что ему больше ничего сейчас и не надо, но едва хозяйка завела речь о еде, как сразу же есть захотелось нестерпимо. Хозяйка протянула ему сырой, разваливающийся на крошки кусок хлеба. Князь с жадностью откусил и тут же поперхнулся.

— Что, боярин, мужицкий хлеб поперек горла встает? — заметил Карп.— С нас и до усобицы наш боярин три шкуры драл, а как усобицу князь затеял, так разорили нас вчистую. Хлебушко наш овсяный, пополам с корешками да корой.

Хозяйка отошла к нарам. Сдерживая рвущийся из груди кашель, наклонилась над ребятами. Тронула лоб девочки тыльной стороной ладони.

— Горит.

— Меньшого парнишку схоронили, и эта в могилу ляжет, — отозвался Карп. Хозяйка повернулась к гостям.

— И все вы, москвичи! Деревню спалили, вот мы и вымираем! — Уткнулась в передник лицом, глуша рыдания.

Владимир и Фома угрюмо молчали.

Карп подошел к жене, с задушевностью, какой не ожидал от него Владимир, сказал:

— Не плачь, мать, слезами горю не поможешь, и москвичей клясть нечего. На то она и усобица. Наш–то князь Михайло Александрович в том, что мы ребят в могилы опрятываем, не меньше москвичей виноват.

14. КУСОК ХЛЕБА

Утром Карп вывел князя и Фому к Твери. На опушке леса Владимир соскочил с седла, подошел к мужику.

— Ну, Карп, спасибо. Сам не знаешь ты, кого из беды выручил.

Карп засмеялся, глаза у него сощурились лукаво.

— Знаю, Володимир Андреевич! Знаю, княже!

Владимир даже отшатнулся.

— Отколе тебе знать было, кто я таков?

— В злачёных доспехах простые люди не ездят. Спутник твой, не глядя на младость твою, тебя Володимиром Андреевичем зовет. Доспех на тебе иссечен, а после Ржевы молва об удали младого князя Серпуховского дошла и до наших лесов. Бишь, княже, узнать тебя хитрость не велика.