Шрифт:
Часть первая
Взрыв заклубился, тряхнул кирпичную школу. Какое-то мгновение она ещё отстояла белая, строгая, а затем пошатнулась и рухнула.
Взрывная волна ударила Зорьку в грудь, бросила на асфальт… Зорька извернулась, как котёнок, упала на четвереньки, поднялась оглушённая и побежала к школе.
Школа горела. Известковая пыль, перемешанная с чёрным дымом, мутным занавесом колыхалась в воздухе. Среди горящих развалин уже метались люди. Они ныряли в огонь, появлялись и снова пропадали, молча, как
Навстречу Зорьке вереницей потянулись носилки. Зорька замедлила шаги, потом остановилась, потом снова пошла. Она боялась даже взглянуть на испачканные сажей, запорошённые розовой кирпичной пылью лица ребят на носилках, но щемящее, болезненное любопытство словно толкало её в спину… Вот Вовка Череда, Миша Яковенко, Надя… Они всегда были вместе, сколько Зорька себя помнит. Вместе ходили в детский сад, вместе пошли в школу. Только попали в разные смены…
Известковая пыль лезла в глаза, щипала веки. Зорька отошла к каменной ограде, села на землю и тут же вскочила.
Прямо на неё в разорванном до бедра платье шла Валентина Васильевна, её учительница. Она шла по земле, как по лестнице, высоко поднимая ноги, и пристально смотрела перед собой неподвижными глазами. Короткие чёрные волосы свисали над её мертвенно застывшим лицом.
На руках Валентина Васильевна несла девочку в синем платье с белыми кружевными оборками.
— Валентина Васильевна! — крикнула Зорька и протянула руки. — Валентина Васильевна!
Ей вдруг захотелось опять сесть на землю, закрыть глаза и ничего не видеть.
Валентина Васильевна остановилась, девочка на её руках застонала. «Натка из первого класса», — узнала Зорька. Это платье сшила Натке её мама к началу учебного года. Все девчонки, даже старшеклассницы, завидовали кружевам.
— Это ты, Зорька? — бесцветным голосом выговорила Валентина Васильевна. — Иди домой, занятий сегодня не будет…
И прошла мимо Зорьки в самый дальний, самый солнечный угол школьного сада, к волейбольной площадке. Там, вперемежку, раненые и мёртвые, лежали рядами на зелёной мягкой траве ученики первой смены 356-й неполной средней школы.
А над белым тихим городом, над вишнёвыми красными садами, над волейбольной площадкой всё ещё рвался в недоброе бегучее небо вопль сирены.
Глава 1. До свиданья, бабушка!
— Нет, нет и нет, — решительно говорила бабушка Катя, — не могу. Я здесь родилась, здесь и умру…
Зорька поспешно втискивала в чемодан поверх платьев свои любимые книги — сказки братьев Гримм и «Повесть о рыжей девочке», забинтованную куклу Елизавету, пачку переводных картинок и с тревогой прислушивалась к спору. А что, если бабушка и в самом деле откажется ехать?
До недавнего времени немецкие самолёты прилетали раз в сутки, чаще всего ночью, а теперь бомбили непрерывно, днём и ночью. Фронт приближался.
Папа шагал по комнате, натыкаясь на вещи, и прикуривал одну папиросу от другой. Скомканные окурки валялись на
— Екатерина Семёновна, поймите же наконец, у вас восемь детей и семеро из них коммунисты!
— Лёня на фронте вступит, — сказала бабушка.
— Не сомневаюсь, — устало согласился папа, — но вы-то погибнете! Верочка мне не простит и… я не могу больше ждать. Я сегодня должен быть в части. Неужели вы не видите, что творится?
Бабушка молчала и смотрела в окно, повернувшись к папе спиной. Тогда папа вскочил, снял с вешалки у двери винтовку, перекинул ремень через плечо и приказал:
— Одевайтесь! Если сами не понимаете, что делаете, то хотя бы слушайте, что вам говорят.
Бабушка отошла от окна и остановилась перед папой, высоко подняв голову, чтобы видеть его лицо.
— А Паша? — тихо спросила она.
Зорька несколько раз была у тёти Паши, бабушкиной подруги. Она лежала парализованная с самой гражданской войны. А вообще-то, раньше, ещё до ранения, бабушка говорила, что тётя Паша была ух какая боевая! Комиссар! У неё даже орден есть.
— Ты считаешь, Аркадий, что я могу оставить Пашу одну… в такое время?
Папа опустил голову. Постоял. Потом обнял бабушку и прижал ее голову к своему плечу.
Через полчаса Зорька сидела на чемодане в кузове зелёного военного грузовика, а бабушка стояла на балконе и плакала.
Кроме Зорьки в кузове сидели ещё трое красноармейцев. Они сумрачно смотрели себе под ноги и молчали.
Наконец из дома выбежал папа. Посмотрел на бабушку, нахлобучил пилотку и рывком перемахнул через борт. Грузовик тронулся.
— До свиданья, бабушка! — закричала Зорька. — Ты не скучай, я скоро приеду! Не скучай! Ладно?
— Ладно! — крикнула бабушка и закрыла фартуком рот.
— Бабушка! — надрывалась Зорька. — «Гулливера» никому не давай читать! Она библиотечная!
— Сиди, — сказал пожилой красноармеец с забинтованной ногой. Он посмотрел в хмурые глаза отца, вздохнул и вытащил из кармана раздавленную карамельку в розовой обёртке. — На, и сиди, не балуй, а то ещё вывалишься часом.
Грузовик мчался по улицам, с рёвом объезжая противотанковые заграждения: колючие, ощетинившиеся ржавыми прутьями ежи, баррикады из мешков с песком — и наконец выбрался на широкую асфальтированную дорогу.
Сзади, со стороны города, гремели, нарастая, выстрелы орудий.
Зорька притихла.
За стеной тополей мелькали белённые известью дома, тонувшие в пышной зелени. Потом тополя поредели, пропади совсем — и вдоль дороги потянулись кирпичные корпуса завода на чёрной, словно выжженной земле. Большое здание в центре завода было разрушено прямым попаданием. В других зданиях что-то гремело, отсвечивало в окна пламенем. На узкоколейке, рассекавшей завод на две части, стоял товарный эшелон. Рабочие и красноармейцы грузили в вагоны громадные решётчатые ящики.