Зов Лавкрафта (сборник)
Шрифт:
— Все, — услышал он женский голос, вздрогнув от неожиданности.
Повернулся. В дверях в другую комнату стояла сгорбленная старушка, маленькая и сухая, как мертвое дерево. Внимательно рассматривала непрошенных гостей. Прятала руки в складках безразмерного черного платья.
— Все, — скрипуче повторила она, — не придут больше, не бойся. Не смеют они ко мне приходить, пока я сама не позову.
Грех сполз по стене. Усталость сразила наповал. Еще раз посмотрел на дверь, сомневаясь в ее надежности. Сама дверь и косяк были испачканы слизью, кровью и чешуей твари. На полу валялись отстреленные пальцы.
— Ты
— А я знаю, — спокойно согласилась старуха, — знаю, что творится. С ума вы все посходили. Убиваете друг дружку почем зря. Шмотки пятнистые напялили, оружием обвешались. Скоро отец проснется, покажет вам…
Она говорила что-то еще, скрипела своим колючим голоском. Грех не слушал, отполз к Вавилу, который растянулся у противоположной стены. Спал, склонив голову на плечо. Автомат лежал поперек груди, от мокрой одежды поднимался пар. Грех посмотрел на его раненную ногу. Штанина пропиталась кровью и гноем.
— Они, — бормотал Вавил во сне, — они внутри меня… внутри меня…
Грех прислонился к стене. Слипающимися глазами осмотрел комнату. В углах стояли деревянные пьедесталы, похожие на подсвечники в церквях. В них медленно тлели пучки сухой травы, давали густой сладковатый дым, который собирался под потолком, разносился по дому. От него слипались веки, хотелось спать.
Грех без сил склонился на бок, свернулся на полу. Возле его лица прыгнула лягушка. Последнее, что он услышал, были мелкие шаркающие шаги. Старуха нависла над ним, внимательно посмотрела сверху вниз.
Проснулся мокрый и дрожащий. Рядом не было ни Вавила, ни старухи. Поводил руками вокруг себя, автомата тоже не было. Тот стоял, прислоненный к стене в противоположном углу. Трава в подсвечниках все еще дымила, от ее запаха тошнило, кружилась голова. Грех не знал, сколько он проспал, наверное, недолго — за окнами все еще было темно. Теперь всегда будет темно, подумал он.
Он с трудом поднялся, держась за стену. Прислушался, из соседней комнаты слышался шепот старухи. Та то ли молилась, то ли пела. То ли все сразу одновременно.
— Вавил, — позвал он, — где ты, брат?..
Грех на ватных ногах побрел к оружию. Только сейчас заметил, что на столе лежит что-то большое, толстое и продолговатое, завернутое в грязную мешковину. На ткани темнели бурые пятна.
Дрожащими руками Грех развернул мешковину и тут же согнулся пополам в приступе рвоты. На столе лежала человеческая нога. Чернеющая, синюшная, распухшая. Сочащаяся гноем и сукровицей. Голая, только с черным солдатским ботинком на стопе. От ампутированной конечности шел мерзостный сладковатый запах разложения. По гниющей коже ползали мокрицы, черные пиявки надувались, напитавшись кровью и трупным ядом. В ране на бедре копошились большие бледные опарыши. За секунду на мертвой коже вздулся большой волдырь и лопнул, брызнув бледным розоватым гноем. В нем извивались маленькие черные головастики.
— Вавил! — снова позвал Грех.
Никто не ответил. Причитания из соседней комнаты на секунду умолкли, но тут же возобновились.
Грех поднял автомат, проверил магазин. Полрожка — все, что осталось.
Он пошел к двери, из-за которой слышался
К стенам комнаты были прибиты черепа людей и животных. И другие, похожие на лягушачьи, только огромные, бугристые. Внутри черепов тоже горели пучки травы. Дым валил через пустые глазницы, ноздри и трещины в кости.
Но больше всего Греха поразило то, что стояло чуть в стороне, возвышаясь над старухой и мертвым Вавилом. Тварь сидела, подогнув лягушачьи лапы, но все равно едва не касалась низкого потолка плоской макушкой. Зеленоватая чешуя тускло блестела в свете электрической лампочки, большие желтые глаза затянуты полупрозрачной пленкой, прикрыты в экстазе. Бездонная рыбья пасть широко открыта. Мелкие кривые зубы, как рыболовные крючки, сочились тягучей слюной.
Старуха ловко отрезала полоску мяса из грудины Вавила и быстро забросила твари в рот. Та сделала глоток и глухо заурчала от удовольствия. За окнами горели с десяток желтых глаз. Наблюдали за происходящим в доме.
— Ах ты сука, — сказал Грех и поднял автомат.
Старуха повернулась на голос, закрылась рукой. Грех увидел, что между пальцев у нее натянулись перепонки из дряблой тонкой кожи. Он выстрелил. Старуха подалась назад, когда пуля прошила ей горло, захрипела. Завалилась на мертвого Вавила. Тварь очнулась от транса, повернула голову, в упор посмотрела на Греха. Качнулась вперед. Грех выстрелил несколько раз и, не глядя, тут же рванул к выходу.
Темнота снаружи встретила, как старого знакомого. Грех услышал тяжелые шаги из-за угла дома и рванул в другую сторону. Поскользнулся на мокрой траве и кубарем полетел с холма. Обратно в холодную грязную воду.
Рассвет так и не наступил. Грех брел, тяжело переставляя ноги под водой. Автомат держал наготове. Но твари больше его не трогали. Желтые огоньки преследовали, но держались на расстоянии. Эти двигались бесшумно, но были и другие. Они шли, громко расплескивая воду, с треском ломились через затопленные кусты и заросли маленьких сухих деревьев.
Грех шел, глядя только вперед. Старался не смотреть наверх. Там, распятые на деревьях, висели мертвецы. Выпотрошенные, принесенные в жертву тому, кто ворочался и стонал впереди. Иногда Греху на макушку падали холодные капли. Это дождь, успокаивал он себя, просто дождь. Одна капля спикировала на нос, скатилась по губам. Он машинально слизнул ее. Горькую, соленую.
Впереди раскинулось озеро. Грех видел его гладь между темными стволами деревьев. Там плескалось что-то большое. Нагромождение щупалец, лап и плавников. Отец, о котором говорила старуха в доме. Деревья стонали от его дыхания. Его глаза, как прожекторы прорезали темноту. В их свете деревья отбрасывали длинные тени. Существо вцепилось конечностями в могучие стволы прибрежных сосен, вытаскивало себя из воды.