Зов Лавкрафта (сборник)
Шрифт:
— Хорошо кусай, в середине самый сок, — посоветовал Ильич. — Заурчик от души напихал всякого.
Гоша последовал его совету. Жир стекал по губам и подбородку. Гоша склонился, чтобы не запачкать джинсы. Пальцы погрузились в размякший лаваш. Языком нащупал что-то продолговатое и шершавое, похожее на волосатую сосиску, отстранился и разглядел среди майонез, кетчупа и овощей гусеницу.
— О, блин!
Шаурма плюхнулась на землю. Гоша ощутил, как поднимается к горлу острая и едкая желчь, вперемешку с непереваренной едой, зажал рот рукой и глубоко, хрипло вздохнул.
Гусеница
— Сюрприз, да? — усмехнулся Ильич. — же говорю, от души напихал всякого.
В этот момент темнота у обочины пришла в движение. Чьи-то руки крепко схватили Гошу со спины. Мускулистая рука крепко зажала под подбородком, не давая пошевелить головой. Гоша дернулся, но держали его сильно. В затылке вспыхнула боль.
— Отпусти, с-сука!
Ильич шустро поднял двумя пальцами извивающуюся гусеницу и подошел ближе. В длину гусеница была сантиметров десять.
— Вы с ума сошли? — зашипел Гоша. — Какого хрена?
Ильич приблизился. Взгляд у него сделался каким-то совершенно безумным.
— Smokeonthewater, — произнес он негромко. — Вот так и живем тут.
Чужие толстые пальцы полезли Гоше в рот, с силой разжали челюсти, не давая их сомкнуть.
Гоша разглядел, как извивается дрожащее тельце с рыжей щетиной в пальцах рокера, а потом Ильич запихнул гусеницу Гоше между зубов. Гусеница оказалась холодной, покрытой какой-то едкой слизью, напоминающей на вкус лимонный сок. Рот наполнился слюной. Гусеница извивалась с бешеной скоростью, задевая небо и щеки изнутри. Что-то больно кольнуло кончик Гошиного языка. К едкому привкусу прибавился другой — солоноватый. Гоша сглотнул и почувствовал, как что-то вязкое ползет по горлу. Гусеницу он сглотнуть не смог — та ущипнула за щеку изнутри, будто присасываясь. Как пиявка.
Снова кольнуло. И еще раз — больнее. А потом что-то маленькое и острое впилось в Гошин язык и больше не отпустило. Кровь перемешалась со слюной. Зародившаяся во рту боль расплескалась по всему телу, от висков до колен.
Пальцы выскользнули из Гошиного рта.
Гоша завопил.
Ловец с наслаждением наблюдал, как дергается, шипит и вопит Гоша, как из его рта хлещет кровь, вперемешку с рвотой, а еще не остывший от утренней жары асфальт покрывается бурыми пятнами и кусочками непереваренной шаурмы.
Из окровавленного Гошиного рта вывалился и плюхнулся на землю откушенный язык — сморщенный и влажный кусок мяса. В этот момент Гоша как-то сник и обмяк в руках Адепта Темного Бога Гатаноа — Лехи Курносова из Адлера.
Вот и славно.
Щеки у Гоши ходили ходуном, выпирая бугорками и извивающиеся линиями. Это Ребенок Первенца, его частичка, пристраивалась и обживалась в непривычной для себя обстановке.
Ловец закурил — дым в легких успокаивал — затем вернулся к автомобилю и вытащил оставшуюся шаурму. Раздвинул пальцами лаваш, поковырялся в кусочках мяса и овощах, нащупал
— Умница, — шепнул Ловец. — Там и сиди.
Гусеница шевельнулась. Выскользнули хрупкие усики, ощупали пальцы Ловца. От этих прикосновений Ловец задрожал всем телом, чувствуя, как просыпаются в нем другие Частицы Первенца, великого и разрушительного. Они есть в каждом, незримые, древние…
Как же хорошо, да? Как же хорошо…
Гусеница заползла обратно в майонезную мякоть, наваждение прошло, а вместе с ним прошло сильнейшее желание соединить свои Частицы с Частицами других. Великий Бог ждал миллион лет, чтобы собрать себя воедино. И вот этот день близок… Максимально близок!
— Тащи придурка внутрь, — распорядился Ловец, докуривая в два затяга. Пальцы дрожали от волнения. — И следи, чтоб блевотиной не захлебнулся. А то они это умеют.
Адепт кивнул, перекинул Гошу через плечо и понес его в сторону автозаправки.
Кто-то насильно разлепил Гоше веки. В глаза брызнул яркий свет, отозвавшийся болью в висках и внутри головы. Навернулись слезы, потекли по щекам и скопились каплями на подбородке.
— Рано сопли пускать, — раздался голос Ильича. — Ну-ка, глянем, что там у тебя.
Сквозь слезы, в мутном зеленоватом свете Гоша разглядел бородатого седого рокера, склонившегося так близко, что можно было выдавить красноватый прыщик у него на носу. Ильич взял Гошу за подбородок и с силой оттянул вниз нижнюю челюсть. Заглянул в рот. Ухмыльнулся.
Гоша сообразил, что не может шевелить челюстью и совсем не чувствует языка. Зато что-то другое шевелилось во рту. Что-то эластичное и гибкое. Инородное. Оно и заменило язык, точно. К слову, щеки и небо пекло так, будто Гоша хлебнул кипятка и ошпарил все к чертям собачьим.
Он подался вперед и зычно срыгнул желчью. Ильич едва успел отскочить.
— Во имя Первенца, чтоб тебя…
Гусеница во рту извивалась с бешеной силой, лупила по внутренней стороне щек, будто хотела вырваться наружу.
— Дыши ровно, — буркнул Ильич. — Нехрен нервничать. Тебе уже ни к чему.
Гоша проморгался, мотнул головой, оглядываясь. Помещение метра в четыре по периметру, горки ржавых стеллажей в углу, мусор на полу, стойка с кассовым аппаратом, обшарпанные стены. Из людей: какой-то лысый мужик, метра под два ростом в короткой футболке. Ну и Ильич, сука.
Старый рокер снова курил. От запаха дыма Гоше стало еще хуже, он несколько раз сухо отрыгнул. Рвоты больше не было, только потянулась с уголка губы вязкая зеленоватая слюна.
— Вот и отлично, — сказал Ильич. — Выжил. А то одни слабаки в последнее время. Чуть что — копыта отбрасывают. Поколение слабаков, блин. Так никого и не вырастим больше. Слышь, Леха, тебе сколько лет?
— Тридцать семь, — буркнул бритоголовый. В зеленом свете кожа его казалась темной и ненастоящей, будто на гору мышц натянули гидрокостюм.