Зов смерти
Шрифт:
— Доброе утро, — сказал он.
— Почему ты меня не разбудил? — спросил я. — Знаешь ведь, я так поздно не встаю.
— Хотел дать тебе выспаться, — ответил он. — Да и какая разница?
Раздосадованный еще больше, я сел в кресло напротив, вынул из-под салфетки подогретый бисквит, разломил его. И спросил:
— Ты ночью не заметил, как дом дрожал?
— Нет. А он дрожал?
Легкомысленный тон, каким быт задан вопрос, мне не понравился. Не ответив, я принялся за бисквит.
— Кофе? — поинтересовался Сол.
Я кивнул, и он налил мне
— Где сахар? — спросил я, оглядев стол.
— Я пью без сахара, — ответил он. — Ты же знаешь.
— Зато я с сахаром, — сказал я.
Он усмехнулся:
— Ты еще спал, Джон.
Я резко встал и прошел в кухню. Распахнул дверцу буфета, достал сахарницу. И, уже собираясь выйти, попытался на ходу открыть другую дверцу.
Та не поддалась. Ее заклинило когда-то давно, до нашего переезда, и мы с братом, помня ходившие о доме слухи, шутили даже, что именно за нею, должно быть, и скрываются призраки.
В тот момент мне, правда, было не до шуток. Дернув без толку за ручку, я разозлился. Видимо, требовало выхода раздражение, вызванное невнимательностью брага, иначе не объяснить, зачем мне вдруг понадобилось во что бы то ни стало эту дверцу открыть. Я отставил сахарницу и взялся за ручку обеими руками.
— Что ты делаешь? — донесся из комнаты удивленный голос Сола.
Не ответив, я что было силы рванул дверцу. Но она не открылась даже на миллиметр, словно срослась со шкафом намертво.
— Чем ты там занимался? — спросил Сол, когда я вернулся в гостиную.
— Ничем, — ответил я, на том разговор и кончился.
Завтракал я без аппетита. Злость мешалась во мне с обидой.
Я был задет не на шутку — брат, который всегда так чутко откликался на малейшие перемены в моем настроении, в тот день как будто ничего не замечал. И это равнодушие, ему совсем несвойственное, совершенно выбило меня из колеи.
Раз, посмотрев на Сола во время завтрака, я увидел, что его глаза неотрывно прикованы к чему-то позади меня. Я невольно передернул плечами и спросил:
— Что ты там разглядываешь?
Сол перевел взгляд на меня, и легкая улыбка, игравшая на его губах, исчезла.
— Ничего, — ответил он.
Я все же повернулся и посмотрел сам. Но увидел только портрет над камином.
— Портрет? — спросил я.
Он промолчал, отпил с нарочитым спокойствием кофе.
Я сказал:
— Сол, я, кажется, с тобой разговариваю.
В его темных глазах мелькнула холодная насмешка, означавшая: «Разговариваешь, ну и что?»
Вслух он ничего не сказал. Непонятная натянутость между нами росла. Желая сгладить ее, я отставил чашку и поинтересовался:
— Ты хорошо спал сегодня?
И увидел — не заметить этого было просто невозможно, — как насмешка в его взгляде мгновенно сменилась подозрительностью.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я задал странный вопрос?
Он снова не ответил. Вытер губы салфеткой, отодвинул кресло, собираясь встать.
— Извини, — пробормотал себе под нос, скорее по привычке, чем из вежливости,
— Что с тобой творится сегодня? — спросил я с искренним беспокойством.
Сол с невозмутимым видом поднялся на ноги.
— Ничего, — ответил он. — Тебе кажется.
Я был совершенно озадачен этой внезапной переменой в нем, не видя никаких причин, которые могли бы ее вызвать. И когда он суетливо зашагал к выходу, с недоумением уставился ему вслед.
Свернув налево, он скрылся в арке. Я услышал его быстрые шаги на лестнице, ведущей вверх. Но долго еще сидел, не шевелясь, глядя на арку, за которой он исчез.
Потом я повернулся к портрету.
В изображенной на нем женщине ничего необычного как будто не было. Я тщательно изучил стройные плечи, тонкую белую шею, круглый подбородок, пухлые губы, слегка вздернутый нос, зеленые глаза. И покачал головой. Портрет как портрет. Никакого особенного впечатления на разумного человека он произвести не мог. Что же так привлекло в нем Сола?
Кофе я не допил. Отодвинул кресло, встал и тоже поднялся наверх. Подошел к комнате брата, толкнул дверь и на мгновение оцепенел. Сол от меня заперся. Поняв это, я утратил самообладание окончательно. И, развернувшись, поспешил к себе.
В спальне я просидел почти весь день, пытаясь время от времени отвлечься чтением и прислушиваясь, не раздадутся ли в коридоре шаги брата. Я силился понять, что произошло, чем объяснить эту странную перемену в его отношении ко мне.
Но все, что я был в состоянии предположить: у него разболелась голова, он не выспался, — убедительным не казалось. Не объясняло его беспокойства, насмешливых взглядов, которые он на меня бросал, и явного нежелания разговаривать со мной хотя бы вежливо.
Потом — должен подчеркнуть, что произошло это вопреки моему желанию, — мне вдруг подумалось, что объяснением могут служить иные, не обычные причины. На миг я даже поддался искушению поверить в ходившие о доме слухи. Мы с братом не стали обсуждать загадочное прикосновение, которое он ощутил накануне. Но почему? Потому что сочли его игрой воображения? Или, наоборот, знали точно, что оно таковой не было?
Я вышел в коридор, постоял там немного с закрытыми глазами, прислушиваясь, словно надеялся уловить некий потусторонний звук и определить его источник. Но ничего, кроме звенящей тишины, не услышал.
Так прошел день, показавшийся мне в моем одиночестве бесконечным. С братом мы встретились только за ужином. Сол по-прежнему был неразговорчив и от всех предложений сыграть в карты или в шахматы отказался наотрез.
Поужинав, он сразу вернулся к себе. Я вымыл посулу и вскоре тоже отправился спать.
И то, что произошло прошлой ночью, повторилось.
Наутро, лежа в постели, я вновь гадал, сон это был или не сон. Наяву для того, чтобы с такой силой сотрясти дом, потребовалась бы целая сотня грузовиков. Свет под моей дверью казался слишком ярким для свечи, к тому же был голубым. Еще я отчетливо слышал в коридоре чьи-то шаги. Должно быть, все-таки сон…