Зов смерти
Шрифт:
Уверенности в этом, однако, у меня не было.
Я опять проснулся в половине десятого. Торопливо оделся, немало раздраженный тем, что все эти загадки заставили меня нарушить рабочий распорядок, умылся и вышел в коридор, горя желанием поскорее заняться делом.
По привычке глянув в сторону второй спальни, я заметил, что дверь в нее приоткрыта. Сол, видимо, поднялся раньше и уже работал в солярии. Заходить к нему в комнату я не стал, а поспешил в кухню готовить себе завтрак.
Наскоро поев, я отправился наверх и все-таки заглянул к Солу.
И несколько удивился, увидев его в постели. Вернее, на голом матрасе, потому что простыни и одеяло, сбитые, словно в приступе ярости, на сторону, свисали с края кровати на пол.
Сол, в одних пижамных штанах, еще крепко спал, весь мокрый от пота.
Я нагнулся, тряхнул его за плечо, но он только сонно пробормотал что-то в забытьи. Я тряхнул еще раз, сильнее. Он рывком повернулся на бок.
— Оставь меня в покое, — проворчал сердито. — Я так…
И умолк на полуслове, как будто опять сообразил, что едва не проговорился.
— Что ты — так? — спросил я, начиная злиться.
Он не ответил, лег на живот и уткнулся лицом в подушку.
Я снова принялся его трясти. Он резко приподнялся и крикнул:
— Выйди отсюда!
— Ты рисовать не собираешься? — невольно отшатнувшись, спросил я.
Вместо ответа он свернулся клубком, давая понять, что собирается спать дальше. Я оскорбленно выпрямился и пошел к двери.
— Завтрак себе приготовишь сам, — сказал я, злясь еще больше оттого, что произношу эти ничего не значащие слова. И, захлопывая дверь, услышал, как Сол рассмеялся.
Уйдя к себе, я взялся было за начатую мною драму, но дело не пошло. Я не мог сосредоточиться. И думал только о том, каким странным, непостижимым образом изменилась вдруг моя привычная, милая сердцу жизнь.
Ближе друг друга у нас с братом не было никого. Мы никогда не расставались, планы строили только общие, заботились в первую очередь не о себе, а о другом. Нас еще в школе шутливо дразнили «близнецами», иногда даже «сиамскими». Я обгонял Сола на два класса, но это не мешало нам всегда быть вместе, и друзей мы себе выбирали лишь таких, которые без оговорок нравились обоим. Иначе говоря, мы жили друг другом. И друг для друга.
Теперь же… одним внезапным, болезненным ударом нашей близости нанесен конец. Сердечная связь разорвана, понимание обернулось равнодушием.
Думать об этой перемене было так тяжело, что я невольно начал искать самые серьезные для нее причины. И хотя та из них, которая пришла на ум первой, казалась совершенно невероятной, мне ничего не оставалось, кроме как ее обдумать. И, раз приняв, я уже не мог от этой мысли избавиться.
Привидения.
А вдруг они и вправду водятся в доме? Я лихорадочно начал перебирать в памяти все, что могло служить подтверждением.
Я чувствовал, как трясся дом, слышал пронзительный, жуткий гул — если, конечно, не спал в это время. Видел — то ли во сне, то ли наяву —
Признать реальность существования призраков на самом деле нелегко. Этому инстинктивно противится все естество человеческое, поскольку в принятии такой возможности уже таится угроза сумасшествия. Один лишь шаг за грань неведомого — и обратного пути нет, как нет и знаний о тех местах, куда ведет единственная оставшаяся дорога, местах таинственных и пугающих.
Мне стало вдруг настолько не по себе, что я бросил ручку и тетрадь, в которой не написал ни слова, и устремился к брату с такой поспешностью, словно ему немедленно требовалась помощь.
Услышав еще из-за двери его храп, я успокоился и даже улыбнулся. Но, войдя, заметил на столике возле кровати наполовину опустошенную бутылку с ликером и перестал улыбаться.
Меня внезапно пробил озноб. И посетила мысль — он утратил свою чистоту. Почему я так подумал, не знаю.
Сол, разметавшийся на кровати, застонал, повернулся на спину. Пижама на нем была измята и перекручена. Сам небрит, лицо осунулось. Открыв налитые кровью глаза, он посмотрел на меня как на докучливого незнакомца, невесть зачем явившегося к нему в спальню.
— Что тебе надо? — спросил он хриплым, срывающимся голосом.
— Ты в своем уме? — удивился я. — Какого черта…
— Убирайся, — сказал он мне. Своему брату.
Я смерил его пристальным взглядом. Подобные следы на лице могло оставить, конечно, только пьянство. Но почему-то я заподозрил, что причина была другая, более непристойная, и меня невольно передернуло.
Я хотел забрать бутылку, но Сол меня едва не ударил, промахнувшись лишь потому, что был пьян и не владел своим телом.
— Убирайся, я сказал! — крикнул он, побагровев от злости.
Я попятился, развернулся и выскочил, весь дрожа, в коридор. Невозможное поведение брата потрясло меня до глубины души. И, не в силах опомниться, я долго стоял у него под дверью, слыша, как он мечется на кровати и стонет. Мне хотелось плакать.
Потом, без единой мысли в голове, я спустился по лестнице, миновал гостиную, столовую, добрался до кухни. Там, в темноте и тишине, светя себе спичкой, отыскал свечу, зажег ее и установил на полке над плитой.
Собственные шаги слышались мне странно приглушенными, словно в ушах были затычки. Нелепо, но в какой-то миг стало казаться даже, что это не мои шаги, а самой тишины.
Когда я подошел к буфету, меня неожиданно шатнуло. Впечатление было такое, будто шевельнулся воздух, до тех пор неподвижный, и с силой меня толкнул. Тишина сменилась ревом в ушах, я взмахнул рукой в поисках опоры и сбил со стола тарелку.
По спине тут же поползли мурашки — о плитки пола она ударилась с таким глухим, почти неслышным звоном, словно упала на самом деле где-то вдалеке. Если бы не осколки на полу, я поклялся бы, что она и вовсе не разбилась.