Зов смерти
Шрифт:
Сола увезли в больницу. А меня оставили дома, сказав, что ничего страшного нет, небольшое нервное истощение. Я хотел поехать с братом, но в больнице, по словам врача, не хватало мест и самым лучшим для меня было отлежаться в собственной постели.
На следующее утро я проснулся еще позже, в одиннадцать. Спустился в кухню, плотно позавтракал, потом вернулся в спальню и проспал еще два часа. После этого перекусил снова. Я собирался до темноты уйти из дома, чтобы со мной уж точно больше ничего не случилось. Думал снять номер в гостинице. С домом все было ясно — его
Около пяти я оделся, взял сумку с кое-какими нужными вещами и вышел из спальни. День близился к концу, поэтому я быстро сбежал вниз, не желая задерживаться здесь ни одной лишней минуты. Добрался до прихожей, взялся за ручку двери. Потянул.
Дверь не открылась.
Понять, что это означает, я позволил себе не сразу. Дернул за ручку еще раз и еще, постепенно холодея. Потом бросил сумку, стал дергать двумя руками, но с тем же успехом. Входную дверь заклинило намертво — как буфетную дверцу.
Я ринулся в гостиную, к окнам. Но не сумел открыть ни одного. И, готовый расплакаться, беспомощно огляделся по сторонам, проклиная себя за то, что не удрал из ловушки вовремя. Выругался вслух, и вдруг порыв ветра, взявшийся неведомо откуда, сорвал с меня шляпу и швырнул ее на пол.
Я в ужасе закрыл лицо руками, не желая видеть того, что будет дальше. Меня вновь затрясло, сердце отчаянно заколотилось. В комнате заметно похолодало, и опять раздался гул, исходящий из иного, потустороннего мира. На этот раз мне слышалась в нем насмешка над глупым смертным и его жалкими попытками ускользнуть.
И тут я вспомнил о брате, вспомнил, что ему нужна моя помощь. Опустил руки и крикнул:
— Ничто здесь не может причинить мне зло!
Гул сразу стих, и это меня подбодрило. Если моя воля способна противостоять ужасным силам, владеющим домом, возможно, она способна и победить их? Нужно провести ночь в спальне Сола, в его постели, и я узнаю, что ему пришлось пережить. Узнав же, смогу помочь.
Я так уверовал в могущество своей воли, что не задумался ни на секунду — а мои ли это мысли?..
Перепрыгивая через ступеньки, я поспешил наверх, в спальню брата. Там быстро скинул пальто, пиджак, развязал галстук. Уселся на кровать. Посидел немного, лег и стал смотреть в потолок. Я не хотел закрывать глаза, но был еще слишком слаб на самом деле и вскоре незаметно заснул.
Всего на миг, казалось, и тут же проснулся — охваченный томлением, которое нельзя было назвать неприятным. И нисколько меня не удивившим. Темнота как будто ожила. Она мерцала под моим взглядом, обволакивала теплом, сулившим плотские радости, хотя рядом не было никого, кто мог бы их доставить.
Явилась мысль о брате, но сразу исчезла, словно ее выдернули из сознания невидимой рукой.
Я помню свои метания в постели, бессмысленный смех — для меня, человека сдержанного, дело невозможное, почти непристойное. Думать я был не в состоянии. Подушка под щекой казалась шелковой, темнота сладостно обвивала меня, ласкала плоть, дурманила разум, вытягивала силы. Я что-то
Но, почти уже ускользнув в забытье, вдруг почувствовал, что в комнате кто-то появился. Кто-то, кого я знал на самом деле и совсем не боялся. Напротив, ждал все это время, томясь нетерпением.
И ко мне подошла она — девушка с портрета.
Ее окружало голубое сияние, которое, впрочем, тут же померкло. В моих объятиях очутилось теплое, трепещущее тело. И больше я ничего не видел и не помнил, кроме все затмившего чувства — чувства, сотканного разом из влечения к ней и отвращения; низменного, но неодолимого вожделения. Раздираемый надвое, я тем не менее всецело предался противоестественной страсти. Повторяя снова и снова, про себя и вслух, одно имя.
Кларисса.
Сколько времени я утолял эту страсть, не знаю. Я утратил всякое представление о нем. Мне все стало безразлично, и бороться с собой было бесполезно. Мной полностью завладело, как и моим братом, омерзительное создание, порожденное мраком ночи.
Но каким-то непостижимым образом мы вдруг оказались уже не в постели, а внизу, в гостиной, и закружились в неистовом танце. Вместо музыки звучал тот пронзительный, пульсирующий гул, пугавший меня прежде и казавшийся музыкой сейчас, когда я сжимал в объятиях призрак мертвой женщины, не в силах оторвать глаз от ее прекрасного лица и не в силах перестать ее желать.
Раз, прикрыв на мгновение глаза, я ощутил внутри себя жуткий холод. Но стоило открыть их — и все прошло, я снова был счастлив. Счастлив? Нет, сейчас я выбрал бы другое слово — околдован. Во власти наваждения, лишавшего меня способности думать.
Мы танцевали. Рядом кружились другие пары. Я видел их, но не могу описать, как они выглядели, во что были одеты. Помню лишь липа — белые, сияющие, с мертвыми неподвижными глазами и темными провалами ртов.
Круг, еще круг и еще. У входа появился мужчина с большим подносом в руках. И — внезапная темнота. Пустота и тишина.
Проснувшись, я не чувствовал в себе сил подняться.
Я был в одном нижнем белье, весь мокрый от пота. Одежда, явно сорванная второпях, валялась на полу. Скомканные простыни и одеяло лежали там же. Видимо, ночью я сошел с ума.
Свет, лившийся из окна, был мне почему-то неприятен. Я закрыл глаза, не желая видеть утра. Повернулся на живот, спрятал голову под подушку. Вспомнил манящий запах ее волос и содрогнулся от охватившего меня вожделения.
Но спину стал припекать добравшийся до нее солнечный луч, и встать все-таки пришлось. Недовольно ворча, я подошел к окну, задернул шторы.
Стаю лучше, но не намного. Вернувшись в постель, я зажмурился и накрыл лицо подушкой.
Я чувствовал свет.
Трудно поверить, но я его действительно чувствовал, даже не видя, как чувствуют его ростки, пробивающиеся из-под земли. И мне все больше хотелось темноты. Словно ночному зверьку, не терпящему света, но случайно оказавшемуся среди дня без укрытия.