Зовем вас к надежде
Шрифт:
— Труус! Труус! Труус! — передразнила она. — Разве я не сказала, что все они мне безразличны? Разве я не сказала, что всегда буду любить только тебя? Да или нет?
Он кивнул.
— Скажи это! — закричала она.
— Да, — сказал он и почувствовал себя униженным, страшно униженным.
Она подошла к нему со стаканом в руке. Глядя на него сверху вниз, она сказала:
— Я делала это осторожно, чтобы не причинить тебе боль, Адриан. Эта дура Дороти… Нет, это я дура. Я действительно случайно сунула к себе эту проклятую рукопись
— Не говори так, — сказал он приглушенно. — Прошу тебя. Ты все, что у меня осталось на свете после того, как умерла Джорджия.
— И ты все, что у меня есть на свете, Адриан. Но сколько тебе лет? И сколько лет мне?
— Ах так. — Он отвернулся.
— Не отворачивайся! Посмотри на меня! Посмотри на меня, Адриан! Я значительно моложе, мне нужно… мне это нужно больше, чем тебе. Это чисто биологическая потребность. Понимаешь, я видела, как это тебя утомляет, какой ты все время усталый, какой изможденный, я знаю, какая на тебе ответственность, как на тебя надеются. В том числе и я — да, я, еще больше чем сейчас, могла тобой гордиться. Но когда я заметила, что ты принимаешь стимулирующие средства, да к тому же еще такие сильные, — я испугалась…
— Ты заметила… когда?
— Еще год назад, Адриан. Ты ведь такой неаккуратный. Ты везде раскидываешь свои вещи. Я просто не могла не увидеть адверсол и все остальное снадобье, появившееся позднее! Я ничего не сказала, чтобы не обидеть тебя. Я никогда, никогда не хотела тебя обижать… — Она поставила стакан на журнальный столик и, опустившись перед Линдхаутом на пол, положила руки ему на колени. — И ты ведь ничего не заметил, правда?
— Да, — сказал он.
— Видишь! И если бы Дороти сегодня вечером не… Ведь все шло так хорошо… ты был счастлив со мной…
— А ты — с другими.
— Неправда! — закричала она. — Другие! Это были молодые мужчины… Для этого они хороши, да, конечно… но говорить с ними, спорить, как я могу это с тобой? Никогда, Адриан, никогда!
— Но для этого… — сказал он.
— Да. — Ее взгляд стал упрямым. — Для этого. Для этого они были лучше. Извини. Конечно, ты еще не старик. Но ты все же значительно старше и измучен работой, и все твои средства больше не помогали…
— Когда мы спали вместе… — беспомощно начал он.
— Спали! — Она пожала плечами и взяла со столика стакан. — В постели это… это все же не любовь! В постели это что-то совсем другое…
— И ты не могла это получить от меня?
— Я получала!
— Не лги, Труус! Ты никогда раньше не лгала!
— Хорошо, я не буду лгать. В начале — да, в постели было чудесно, так хорошо, как ни с кем другим, ни до, ни после. Но с годами, Адриан, мой бедный Адриан — я ведь должна сказать правду, — с годами это стало ослабевать…
— Я и сам стал слабее.
— Не важно. Я… я оставалась неудовлетворенной.
— Ты отвратительна, Труус, — сказал он.
— Да? Возможно, ты прав. Но пожалуйста,
— Труус…
— Да?
— Ты можешь мне сделать одно одолжение?
— Любое, конечно… любое!
— Тогда убери руки с моих коленей, встань и иди спать, — сказал Линдхаут. Зазвонил телефон. Он поднялся так резко, что Труус упала на бок. Стакан вылетел у нее из рук, и жидкость стала впитываться в ковер. Она так и осталась лежать неподвижно, с некрасиво согнутыми ногами. Линдхаут снял трубку и назвался. Она не могла понять, кто говорил.
— Алло! — сказал Линдхаут. Сквозь шум помех девичий голос спросил номер его телефона и его фамилию, а потом сказал:
— Минуту, профессор. Трансатлантический разговор, соединяю…
Раздался моложавый голос, говоривший по-немецки со швейцарским акцентом:
— Профессор Линдхаут! Мне жаль, что я так поздно побеспокоил вас, но дело очень срочное!
«Когда я познакомился с Петером Гублером, президентом „Саны“, ему было шестьдесят три года, сейчас ему должно быть под семьдесят», — подумал Линдхаут и озадаченно произнес:
— Герр Гублер…
— Вы узнали мой голос! — Гублер засмеялся. — Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Старый тюфяк давно должен бы быть на пенсии или в могиле! Но я все еще не там! Я все еще работаю!
— Кто это? — спросила Труус, не поднимаясь с ковра.
Линдхаут повернулся к ней спиной.
Снова раздался голос Гублера, сейчас он был серьезным:
— Вы должны срочно прибыть в Цюрих! С ближайшим самолетом! Телеграфируйте о вашем прибытии в «Сану» в Базеле. Вас встретят и проинформируют в аэропорту Клотен.
— Проинформируют о чем?
— Не по телефону. Говорю вам — дело чрезвычайно серьезное. Вы прилетите?
— Конечно… Я ведь у вас на службе…
— Не только поэтому. На карту поставлено все. Вы должны поторопиться. Иначе может произойти что-то ужас…
Связь прервалась.
— Алло… алло… — Снова только помехи. Линдхаут положил трубку. «Нас разъединили, — подумал он. — Вопрос только в том: кто разъединил?»
Как из далека до него дошел голос Труус:
— Адриан! Адриан! Кто это был? Что случилось? Что у тебя с лицом?
— Я должен срочно лететь в Цюрих.
— В Цюрих?
— С ближайшим самолетом. — Линдхаут уже листал телефонную книгу в поисках телефона терминала аэропорта Лексингтона.
— Но зачем? — Он не ответил. Труус вскочила на ноги, быстро подошла к нему и обвила руками его шею. — Я полечу с тобой!
— Нет, — сказал Линдхаут, уже набирая номер, — ты со мной не полетишь. И убери руки!.. Убери же руки! — закричал он как сумасшедший, когда она замешкалась. Труус испуганно отстранилась от него. — Он уже снова говорил спокойно: — Аэропорт? Добрый вечер. Дайте мне справочную…