Зовем вас к надежде
Шрифт:
— Ни черта ты не знаешь! — огрызнулся солдат.
— Вы! — рявкнул Пангерль. — Если вы думаете, что я потерплю это, то вы ошибаетесь! В этом подвале распоряжаюсь я! И вы должны подчиняться!
— Это ты скоро сможешь сказать Иванам, когда они будут в Вене!
— Русские в Вене?! — пронзительным голосом воскликнул Пангерль. — Этого фюрер никогда не допустит!
— Ах-ах, поцелуй меня в задницу! — невозмутимо сказал солдат, подошел к лестнице, ведущей из подвала, и поднявшись по ней наверх, исчез.
Дрожа от ярости, Пангерль посмотрел ему вслед, а потом снова накинулся на Филине:
— Фройляйн
— Да, герр Пангерль, — ответила фройляйн, дрожа от страха в беспомощной ярости.
«Этот Линдхаут! Этот отвратительный, ужасный человек вгонит меня в гроб, — с возмущением думала она. — Чего только я не натерпелась по его вине! А теперь еще и это! Я должна подниматься наверх во время тревоги!» — Филине всхлипнула и начала карабкаться по лестницам наверх (первый этаж, бельэтаж, полуэтаж!). В подвале стало совсем тихо. Пангерль со злостью посмотрел фройляйн вслед.
15
Филине тяжело дышала, одолевая лестницу за лестницей.
«Это в последний раз, — пообещала она самой себе. — Если его преподобие не захочет мне помочь, то поможет полиция! Это состояние невыносимо! Я больше не выдержу!»
С пунцовым лицом, с трудом переводя дыхание, она наконец добралась до пятого этажа. Здесь было очень тихо. Открыв ключом дверь и войдя в прихожую, она услышала несколько коротких и глухих звуков. Она не обратила на них внимания. Это били зенитные орудия — со временем эти звуки стали привычными. Она зашагала по направлению к двери Линдхаута и вдруг услышала возбужденные голоса.
— Не будьте идиотом! — закричал кто-то. Фройляйн этот голос был не знаком. Должно быть, это был посетитель, которого она видела у Линдхаута перед началом тревоги.
— Отдайте бумагу или я стреляю! — услышала она второй голос. Это был голос Линдхаута. «Бог мой!» — подумала фройляйн Демут. Ее начало трясти. Снова донеслись глухие звуки выстрелов.
Из комнаты послышался шум поспешных шагов, которые странным образом вроде бы удалялись. Удалялись — куда?
— Стреляйте! — услышала Филине крик незнакомца. — Стреляйте, если осмелитесь!
С лаем зениток смешался другой шум. Он звучал угрожающе, как рой пчел, готовый к нападению.
— Уберите пистолет или я закричу! — раздался голос незнакомца.
Филине распахнула дверь комнаты Линдхаута. Доктор стоял к ней спиной. Стеклянные двери, ведущие на каменный балкон, были открыты, и незнакомец устремился туда. В правой руке он держал что-то белое. Филине не могла разглядеть, что это было.
— Вернитесь в комнату! — крикнул Линдхаут незнакомцу. В руке у него был пистолет. Незнакомец на балконе открыл рот, словно собираясь закричать.
В этот момент Линдхаут выстрелил. Он расстрелял всю обойму.
Филине не издала ни единого звука. Человек на балконе опрокинулся навзничь и упал вниз.
Фройляйн хотела броситься вперед, но услышала новый шум: тонкий свист, который быстро перешел в чреватый опасностью барабанный бой, мгновенно набрал силу и разразился оглушительным ударом грома.
Теперь Филине поняла: это была бомба! Она еще никогда так ясно не слышала этого звука, но теперь была абсолютно уверена: падали бомбы, совсем рядом!
Шатаясь, она выбежала в прихожую, добралась до лестницы и едва шагнула на первую ступеньку, как огромная невидимая рука рванула ее вверх и, уже потерявшую
Филине уже не видела, что бомба попала как раз в дом напротив. Она уже не видела, как обломки в огромном облаке пыли летели в переулок и образовали огромную гору как раз над тем местом, куда упал химик доктор Зигфрид Толлек, державший в руке убористо исписанный лист почтовой бумаги и пораженный шестью пулями в стальной оболочке.
Часть III
Стремимся дале
1
«О да, — думал Адриан Линдхаут, неуклюже поднимаясь с пола, где он запирал на ключ замки четвертого чемодана, — это был самый тяжелый воздушный налет на Вену, налет того дня, двенадцатого марта сорок пятого года». Сегодня было 23 февраля 1979 года, 16 часов 55 минут. Чемоданы собраны, он был готов к отъезду. До этого еще нужно было принять капеллана Хаберланда, поскольку тот говорил об убийстве и о том, что, если его не примут, он тотчас же известит полицию.
«Хаберланд, да, теперь я совершенно отчетливо вспоминаю его, — думал Линдхаут. — Мы встречались один-единственный раз — в тот ужасный рождественский сочельник. Я всегда думал, что я уже старый и достаточно много пережил, чтобы что-то могло меня поразить или застать врасплох. Это оказалось ошибкой. Меня застал врасплох, меня поразил телефонный звонок человека, которого я видел в течение нескольких минут тридцать четыре года назад и после этого никогда не встречал. Что все это значит?»
Он вышел из гардеробной, бывшей когда-то спальней фройляйн Демут, и пошел назад в кабинет через всю квартиру, которая теперь была обставлена совершенно по-другому, очень современно, и в которой он уже давно жил один.
Прошло еще четыре минуты, всего десять с того момента, как позвонил капеллан. Линдхаут должен был подождать еще. «Пожалуй, за одну секунду можно вспомнить всю жизнь», — думал он, когда проходил, шаркая сандалиями, мимо одной из книжных полок. Полки тянулись до самого потолка. В этом и в двух других помещениях было, вероятно, тысяч девять книг и рукописей.
Что нужно этому капеллану?
Что это за письмо мертвой женщины, которое, по его словам, он получил. «Конечно, он его получил, — размышлял стареющий человек в брюках с пузырями на коленях и в свободном пуловере, — и не случайно». Случайностей не бывает — в это Линдхаут верил твердо. Это побудило его с годами одеваться все больше в духе гениального Эйнштейна, родившегося сто лет назад, 14 марта 1879 года, в Ульме. Случай? Великий физик Вернер Гейзенберг много лет назад утверждал, что в физике элементарных частиц он установил следующее: при наблюдении за электроном взгляд исследователя, так сказать, «выстреливает дозу» световой энергии и, таким образом, уже воздействует на орбиту электрона! Но это означает, что каждый раз в «момент» наблюдения можно установить только место электрона, но уже не его орбиту, с которой он сейчас сошел. И эта орбита «не точна» — не предсказуема. Гейзенберг называл это «отношением неточности», которое одним лишь фактом того, что наблюдатель работает в области самых малых частиц, уже приобщает его к природному событию. Констатация Гейзенберга, казалось, вела к следующему выводу: каузальность, то есть взаимосвязь причины и следствия в области элементарных частиц (а тем самым, собственно говоря, повсюду, так как все восходит к элементарным частицам) упразднена. Ее место, по-видимому, заняла случайность.