Зовите меня Апостол

Бэккер Р. Скотт

Тим охнул от ужаса. Прочее стадо моргало растерянно: система зависла — критическая нагрузка на процессор. Гребаные тупоумные наци. А Мальчик-с-пальчик, хоть и оглушенный, наклонился, потянулся к ботинку — явно за ножом. Тюрьма никогда не отпускает. Для бывшего зэка весь мир — тюремный двор. А там безоружными не ходят.

Завизжала женщина, наверное опоздавшая к началу спектакля.

Лишь преподобный Нилл сохранил выдержку. Простер руку к Джонни — успокойся, Мальчик-с-пальчик, — и тот замер. Тогда Нилл повернулся ко мне — благодушный, чуть разочарованный.

Его Злобная Сука зашлась пьяным хохотом. Если подумать: да, в самом деле вышло весело.

— Спасибо, что пришли, — молвил добрый пастырь Нилл.

— Пожалуйста, — ответил я, утаскивая онемевшую Молли с поля битвы. — Во сколько воскресная служба?

Тот моргнул, прикрыв на мгновение свои дыры в безумие. Затем выдал: «В десять утра».

Плакать Молли начала по дороге в мотель. Я извинился — без издевок, по-настоящему. Преподнес ей утешительную чепуху о провокациях, об уравновешенности и разумной агрессии.

Временами я забываю, каково оно — быть нормальным.

По идее, ей следовало бы разозлиться на меня — ведь я ее впутал. Но Молли была лишь сконфужена и раздосадована. Молодость, энергия, энтузиазм. Готовность вколачивать крючья и карабкаться наверх по отвесной стене к журналистской славе и тиражам. Голова набита под завязку идеалами и романтической чепухой. Все знают: журналисты — бесстрашные, прожженные профессионалы, способные писать с фронта гражданской войны в какой-нибудь поголовно неграмотной стране. И тут наша железная журналистка хнычет от джиу-джитсу на церковном пикнике.

Молли на меня не смотрела. Сидела, уставившись в окно на заходящее солнце. Вытирала слезы дрожащими пальцами.

И обругала себя шепотом, когда зашла в комнату.

— Они же наци! — крикнул я вслед.

Здорово подбодрил, правда?

Зайдя к себе, я позвонил Альберту, оставил сообщение на автоответчике или уж не знаю на каком современном виртуальном монстре. Наверное, сейчас они идут прямиком в Интернет. Кстати, в Сети про Церковь Третьего Воскресения писали такое, что волосы дыбом. Вот я и попросил Альберта разузнать побольше.

Представьте: попали вы в настоящий переплет, как если бы мафия хотела вас пришить и киллер уже догоняет. Большинству кажется: сделают по-киношному, управятся, спасутся, ать-два через левое плечо и хоть трава не расти. Многим кажется, что они способны на хладнокровное убийство. Но засунь их в настоящий переплет, и бьюсь об заклад: застынут, как мертвые, предпочтут всячески извиваться и уклоняться — лишь бы не отбирать чужую жизнь. Воображаемых злодеев легко убивать, но только в своих фантазиях. Реальность же быстро отделяет овец от козлищ.

Зовите это трусостью, если хотите. Но если взглянуть правде в глаза, убийство — дело глупое, в особенности если вы как-то связаны с предполагаемой жертвой. Так что извивы и уклонения лично я нахожу скорее разумными, а не трусливыми. Непреклонные храбрецы идут в тюрьму и губят свою жизнь.

Преподобный

Нилл это хорошо понимал. Он знал, чего стоит заставить людей убивать.

Главное — зацепить молодых, смотрящих в рот тем, кого считают авторитетами. Начинать с малого: граффити, прочий мелкий вандализм. Потом сделать что-нибудь не слишком для них рискованное, но нелегальное. Чтобы устроить банду, нужно доверие, как и в любом другом совместном человечьем деле. А люди склонны доверять тому, кто нарушает ради них закон, рискуя головой и карьерой. Затем нужно попросить их учинить что-нибудь незаконное в ответ — баш на баш. Как только удалось выбраться чистенькими из откровенного дерьма — все, готово. Безнаказанность развращает. Улизнули раз — поверят, что сумеют сделать это снова. Некоторых опасность и безнаказанность пьянят, как наркотик.

Чтобы делать людям больно, необязательно быть монстром или выродком. Нужно лишь верить: жертвы заслужили свою участь. Мы любим считать себя правыми. Вопрос лишь в установленных нами границах дозволенного.

Нет, преподобный Нилл вовсе не дурак. Я валялся на кровати, не сняв ботинок, и размышлял: вот он, социопат в расцвете сил, мастер оболванивать и дергать за ниточки. Если он стоит за исчезновением Дженнифер, то прячется очень далеко за сценой, имея помимо толпы свидетелей с прекрасно согласующимися показаниями еще и неприступное алиби.

Поэтому начинать следует с его орудий.

Как обычно, в памяти всплыло важнейшее: разговоры Мальчика-с-пальчика и двух наркотов, его приспешников. Они сидели за обшарпанным столом для пикников, громада Джонни и пара наркоманов, тощих, как марафонцы. Постарше — седоватый, волосы до плеч, помоложе — подстрижен коротко, волосы крашеные, черные. Долго говорили, серьезно. С ленцой. То глянут друг другу в глаза, то на толпу таращатся или в стол уставятся.

Джонни кивнул.

— Ну да, — выговорил, сощурившись.

Старший наркот причмокнул.

— A-а, это слишком было.

Потряс сжатыми кулаками, изображая драку. Вот и свидетельство недавнего мордобоя: у молодого синяк под глазом.

Сдержанный, негромкий смешок — будто стоят, разговаривая, на оживленном перекрестке и не хотят привлекать внимание.

Молодой смотрит равнодушно.

— И что?

Джонни растянул губы в ухмылке. И выговорил — я не слышал, но видел, как двигались его губы, я прочитал слова по ним, клянусь:

— Она мертва.

Джонни сплюнул, пожал плечами. Старый наркот посмотрел на меня и ухмыльнулся.

Стряхнул мою созерцательную дремоту настойчивый стук. За дверью оказалась мокроволосая Молли с выскобленным, отчищенным от макияжа веснушчатым лицом, глядящая на меня голодно и жадно. Внезапно я понял, чего именно ей хочется от меня: моего цинизма, проворства, уверенности. И моей ненормальности.

Думает, от того станет сильней. Глупый цыпленок.

Опустила глаза смущенно.

— Я знаю… ты работать хотел… заниматься, чем тебе надо.