Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
Мужем вдовы Фатьмы-султан стал Кара Ахмед-паша, бейлербей Румелии. Хюррем он был симпатичен. Неглупый и спокойный, под стать самой Фатьме. Мужа сестре подобрал Сулейман, но это и вправду был удачный выбор.
Шах-султан вышла замуж за Лютфи-пашу, санджакбея Кастамону. Младшая султанская сестра, веселая резвушка, выбрала мужа сама. По мнению Хюррем, он ей не очень-то подходил: такой слегка занудный, слишком спокойный, да и вообще – он ей напоминал Кролика из мультика про Винни-Пуха. Но раз Шах-султан выбрала, стало быть, пускай так и будет. К тому же Сулейман о нем отзывался весьма лестно; да и сама Хюррем
Радовался маленький Ильяс, который уже понимал, что происходит; радовалась Михримах, которую тоже взяли с собой; правда, она больше радовалась за компанию с братом.
Искренне радовался и Сулейман. И только хасеки Хюррем, искренне уважавшая Фатьму и любившая Шах-султан, улыбалась натужно, прислушиваясь к тому, что происходит в недрах ее естества. После рождения Сулеймана она почему-то стала бояться: ей казалось, что любые ее действия – даже вот то, что она сейчас сидит под балдахином на украшенном троне, – могут принести вред ее малышу. Хоть бы это была снова девочка! Говорят, девочки более живучие, а с ее способностью наносить вред собственному нерожденному младенцу…
В своих страхах она призналась Сулейману, но, как и следовало ожидать, муж ее не понял:
– Ты – мать троих прекрасных, здоровых детей. Тебе ли бояться родов?
Да не родов она боялась! А того, что может своими действиями каким-то образом причинить вред малышу! Но ведь Сулейман не знал, почему маленький Сулейманчик родился недоношенным. Он не видел его махонького, красного личика, вернулся в Стамбул уже тогда, когда ребенок «вылюднел».
– Чем больше ты будешь думать об этом, тем хуже будешь себя чувствовать, – спокойно заметил муж.
Правда. И тем хуже себя будет чувствовать ребенок. Ну уж нет! С ней и с малышом все будет хорошо. Она спокойна. Что бы ни случилось, она будет сохранять спокойствие, и все будет хорошо.
В положенное время, и даже без особой боли, она родила близнецов, двоих чудесных горластых мальчишек, которых, согласно желанию отца, нарекли Мехмедом и Селимом.
Это были красивые, сильные, здоровые дети, но, глядя на них, Хюррем ощущала, что сильнее всего любит маленького Сулеймана. Это пугало ее: у нормальной матери не должно быть любимчиков! Но – ничего не могла с собой поделать. То ли оттого, что сама была виновата в его преждевременном рождении, в его слабости. То ли оттого, что ей импонировала его жажда жизни, жажда деятельности. Ему было всего полтора годика, но он уже пытался – правда, безуспешно – повторить некоторые вещи, которые делала его старшая сестра Михримах, тоже, надо признать, весьма шустрая особа.
Хюррем сама удивлялась тому, как все успевает: и читать, и писать стихи. В последнее время очень полюбила делать это, и результат, как ни странно, нравился даже ей самой. Успевала и играть с детьми в разные развивающие игры (рисовала детям зайчиков, медведей, один раз даже нарисовала нечто, похожее на Чебурашку, и рассказала придуманную ею самой сказку, ведь те сказки, которые рассказывали ей, для малышей, родившихся в шестнадцатом веке, просто не годились) и не запускать при этом свои «политические шалости», как она это называла. С другой стороны, как в свое время успевала ее
И – честно признаться – порой жалела об этом. Нет, мыть посуду или выглаживать постельное белье – тут уж увольте. А вот приготовить что-нибудь вкусненькое…
Однажды она заявила мужу:
– Сегодня буду готовить тебе борщ.
– Что готовить? – не понял Сулейман; сам он изучал отчет санджакбея Амасьи. Она этот отчет уже просмотрела, ничего, заслуживающего внимания, не нашла и теперь не понимала, почему муж читает этот документ так долго.
– Борщ. Это такая чорбасы. Обещаю, тебе понравится!
Сулейман оторвался от отчета. Лицо у него было недовольное.
– Негоже хасеки марать свои руки на кухне.
Хюррем ласково заглянула мужу в лицо.
– Разве может работа быть зазорной? Ну что плохого, что ты попробуешь еду, какой кормила меня моя мама?
– Можно повелеть служанкам, и они сготовят любую еду, – сухо отвечал султан, снова беря отчет. Почему-то кверху ногами.
– Что может быть для женщины большей радостью, чем приготовить еду для своего любимого мужчины?
– Почему-то раньше ты об этом не вспоминала, – буркнул он, снова кладя бумаги на стол. – Не хватало еще, чтобы даже служанки стали обсуждать своего султана и говорить, что его сумасбродная жена вьет из него веревки.
Она потерлась носом о его макушку. Сулейман, как и полагалось правоверному мусульманину, голову брил, и макушка была жесткой, как наждачная бумага.
– А давай сделаем вид, что ты меня наказал? За какую-то провинность отправил на один день на кухню. Давай?
Она знала его уже более шести лет. Она видела его разным: грозным и растроганным, грустным и веселым, гневающимся и любящим. Но вот чтобы он так смеялся – такого она не помнила. К тому же она вроде ничего смешного и не сказала…
– Ты чего?!
Он ухватил ее руку, поцеловал ладонь, щекоча усами.
– Мне кажется, кухарки скорее поверят, если на кухню сошлешь меня ты, моя милая хасеки.
– И ты… тебя это не смущает?
Он покачал головой.
– Мне совершенно все равно, кто и что может подумать. Ничье мнение меня не интересует. Кроме твоего.
– А мнение Ибрагима? – Ну зачем, зачем она это спросила?! Какое ей дело до того Ибрагима! Ведь они и не видятся почти, разве что – на приемах. Да и палки в колеса ей Ибрагим не вставлял – чаще всего поддерживал все идеи, которые она предлагала Сулейману. Правда, он и не знал о том, что эти идеи – ее, так что это не в счет. Но, по большому счету, взъедаться на Ибрагима ей все-таки не за что.
Муж, видимо, считал так же; он нахмурился:
– Скажи мне, почему ты не любишь Ибрагима?
– Я почти не знаю его, – ответила она почти правду.
– Почти не знаешь – но не любишь? Может быть, это просто ревность с твоей стороны?
Ревность? Пожалуй, столько внимания, сколько ей, Сулейман не уделяет никому, да и вообще ревновать мужчину к друзьям – это глупо. Или… или Сулейман имел в виду что-то другое?! Не дружбу, но… отношения совсем другого рода?
Господи, только этого для полного счастья и не хватало!