Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском
Шрифт:
Увидав, что коса наскочила на камень, Петрашевский сказал примирительно, обратясь к Антонелли:
— В самом деле, отчего бы вам не собрать всех в воскресенье, пускай суббота у Кузьмина будет как бы к тому репетицией.
— И скажите Толю, — прибавил Баласогло, — чтобы обязательно позвал Васильевского, чудного человека и храброго!
Пред таким единодушием Антонелли ничего не осталось, как отступить, и в субботу он пообещался прийти к Кузьмину вместе с Толем.
Оба торжественно явились во фраках, что и отличило их ото всех остальных, человек двадцати, в большинстве офицеров. Толклись группками в маленьких комнатках, знакомые со знакомыми, разговора общего не получилось, поболтали о пустяках, выпили,
Быть может, именно благодаря тому, что собрались в столь малом числе, почувствовали себя легко, много хохотали, а серьезных разговоров никому не хотелось вести, исключая разве одного Антонелли. Вдвоем с Толем, на правах хозяев, они заставили Петрашевского выпить на пари целую бутылку шампанского, и Антонелли повел речь о черкесах-конвойцах из дворцовой охраны. Михаил Васильевич, обыкновенно почти не пивший, тут порядочно захмелел, не стал слушать:
— Нет, мой друг, вы мне скажите, откуда у вас такая любовь с Толем? Не токмо шампанским, а водою не разольешь!
Предмет был совершенно не в духе Михаила Васильевича, это шампанское бросилось в голову, заставило о сем рассуждать, тогда как более наблюдательных его приятелей не вдруг поразило необыкновенно скорое сближение этих мало похожих один на другого людей. Что за страсть примагнитила пустоголового мальчика к умному добряку? Но вопрос Петрашевского остался неразрешенным, потому как веселившиеся гости принялись танцевать — дурачась, друг с дружкою, за неимением дам.
Дамы присутствовали лишь в разговорах. Длинными руками облапив возлюбленного своего Антонелли, Феликс Толь во всеуслышание заявил, что хотел бы поступить учителем в Павловский институт.
— Чрез женщин, — поучал он, кружась, — идеи гораздо скорей и расходятся и прививаются. Если бы обратить на свою сторону хотя двух умных и с характером женщин, я готов отвечать за пятьсот мужчин, уверяю вас, господа!
— Я согласен, согласен, согласен! — весело, в такт танцу, кричал Петрашевский: шампанское еще действовало. — Я встречал мужчин, зараженных от женщин! Господа, прошу не смеяться! Я не кончил, не кончил, не кончил еще! Я встречал мужчин, зараженных от женщин идеями!
— Женитесь, женитесь, женитесь скорей! — вальсировали Момбелли и Львов. — Берите, друзья, с Баласогло пример!
Александр Пантелеймонович, многоопытный муж, сидел у окна с Дебу-первым и, глядя на расшалившихся юношей, невольно усмехался, нахохлившись, как заморская птица. Ему делалось как-то не по себе, тревожно, неуютно и зябко, когда по Неве шел лед, южная его натура до сих пор с трудом приспосабливалась к петербургской весне…
Лед шел два дня. Стадами плыли в залив льдины, крутились, ныряли, громоздились одна на другую, с треском лопались и бились о береговой гранит. На третий день ледоход кончился, навели мосты, и невские острова снова стали стольным городом Петербургом, а на Невском проспекте штабс-капитану Кузьмину, точно по заказу, повстречался проворный молодой человек Антонелли. Он не скрыл, как удручен: на его вечере не было никого из живущих за Невою, и штабс-капитан рассказал в свое оправдание, что в воскресенье два часа бродил по набережной, ожидая, не будет ли перевоза на Адмиралтейскую сторону.
— Вы где намерены нынче обедать? А то мы с Михаилом Васильичем условились в табльдот на углу Гороховой и Большой Морской… — этим полуприглашением он как бы пытался загладить невольную свою вину. — Должно быть, это поблизости от вашей новой квартиры?
Антонелли обрадовался:
— Это точно через дорогу!
Пообедав, втроем отправились к нему пить чай, но Петрашевскому, как
Простясь с Антонелли и выйдя от него, Кузьмин с Петрашевским постояли еще у Семеновского моста, и Михаил Васильевич пожалел, что штабс-капитан не бывает там, куда ему надо идти:
— А то бы провели вечер вместе!
Пожали друг другу руки и разошлись, ничуть не подозревая, что больше уже не увидятся никогда.
«…§ 6. Слыша, что на этой неделе хотят кончить дело с собраниями известного лица, я смею здесь предложить следующие замечания: при арестовании общества должно поступить очень осторожно — потому что большая часть людей, его составляющих, очень энергическая, что между ними есть силачи, которые управятся с тремя добрыми мужиками и которые в азарте бог знает чего не готовы наделать, — как, напр., Дуров, Филиппов, Толь, известное лицо, Ястржембский и мн. другие; что все офицеры бывают там при шпаге; что очень может быть, что и другие приходят с скрытым оружием, чего, впрочем, я не удостоверяю. Из этого видно, что общество известного лица имеет в своих руках много способов к обороне — особенно защищая самих себя. Заметить должно, что хотя я и не встречал никогда у известного лица более 20 человек, но оно говорило, что у него собирается иногда даже до 40 человек. По моему мнению, атаку на квартиру известного лица должно сделать с двух сторон — через кухню и парадный вход, при третьем же, всегда запертом, достаточно поставить караул. Явиться должно с двух сторон непременно в одно и то же мгновение, и так как известное лицо само отворяет парадную дверь, то захватить тотчас же его первого и выпроводить на лестницу, чтобы оно не могло подать какого-нибудь, может условленного, сигнала».
Друзья любезные
Государь вернулся в Петербург в воскресенье, а Липранди, еще до этого получивший приказание в первую же пятницу по возвращении государя арестовать общество Петрашевского, в понедельник сказался больным. Однако на другой день его сиятельство министр Перовский прислал с посыльным записку. Шеф Третьего отделения граф Орлов желал видеть Ивана Петровича сего дня в 4 и 3/ 4часа вечера и намеревался нынче же сообщить о ходе известного дела Леонтию Васильевичу Дубельту. Не хотел Липранди торопиться с арестом, еще многое, на его взгляд, предстояло прояснить в этом деле, но ему не оставили выбора. Пришлось отправиться к графу Орлову.
К крыльцу он подъехал в одно время с Дубельтом.
Завидев старого приятеля, Леонтий Васильевич заметно удивился, хоть и встречались они у Цепного моста чуть ли не каждый день: там держали раскольничьего архимандрита, которым занимался Липранди.
— Голубчик! Ты — к графу? В такое время?!
Ответ Ивана Петровича, что-де потребован, только более Леонтия Васильевича озадачил. Смышленое лицо хищника — волчье было в нем вперемешку с лисьим — отразило полнейшее недоумение.
Дверь отворил сам граф, позвал обоих в кабинет, а там в нескольких словах объявил об обществе Петрашевского, за которым в продолжение года наблюдал Иван Петрович.
— Теперь необходимо действовать, Леонтий Васильевич, тебе. Прими дело и распорядись, чтобы в пятницу все были взяты. Государю угодно положить конец этой шайке… И чтобы в эти два дня все держать в тайне, — граф назидательно помахал пальцем, — так, как он хранил целый год! — И не сдержал усмешки: — От тебя даже!
Дубельт, бледный, во все время не проронил ни слова, лишь на крыльце с усилием выговорил:
— Прошу вас, не угодно ли сесть со мною?
Слова «вы» между ними не было с двенадцатого года, и Липранди попытался оправдаться перед старым приятелем: