Зовут его Валерка
Шрифт:
— Семён Николаевич! — вырвалось у Валерки.
— Он самый. Откуда ты его знаешь?
— Мне дядя Саша о нём рассказывал. Он с ним дружит.
— Вот то-то же, а ты говоришь — головотяп! — ласково потрепал прораб Валерку за плечо.
— Я не на него говорил, он хороший, — начал убеждать Валерка.
— А раз хороший, так сам должен понимать, что плохого он не предложит.
Теперь Валерка и сам понимал, что улица Московская строится правильно. Ещё бы: ведь по ней ходили добрые люди.
— А те политкаторжане
— Некоторые живы, а многие погибли.
— А тем, которые живы, сколько лет?
— Ты уж меня извини, — поднялся прораб, — вопросов у тебя много, а нам работать надо. Спроси дома — тебе всё расскажут.
К крану подошла очередная машина с плитами. Люди быстро разбежались по своим местам, и снова послышались незнакомые слова: «Вира!», «Майна!»
Как жаль, что Валерка забыл спросить, почему так кричат на кран. Но ничего, он об этом спросит дядю Сашу. А теперь ему хотелось посмотреть, где же кончается Московский тракт.
— Пойдёмте, — позвал он друзей, и они зашагали тем путём, по которому когда-то шли в тяжёлых цепях хорошие, добрые люди.
Валерка оглядывался на кран и по привычке читал надпись на большом плакате, подвешенном к крану:
Здесь работает
бригада коммунистического труда 1–го СМУ,
бригадир тов. Бусурманов.
Валерка смотрел на работающих людей, и ему хотелось скорее вырасти.
Да, Валерка твёрдо решил: как только он вырастет большим, обязательно станет строителем и тоже будет строить такие же дома, таким же краном, и на нём будет такая же надпись.
Дорога вывела ребят за черту города и скрылась в лесу.
Позади застучал мотор автомашины. Из кабины высунулась голова прораба.
— Вы это куда путь держите? — крикнул он.
— Мы конец дороги посмотрим, — за всех ответил Валерка.
— О го-го! — загрохотал прораб. — Далеко вам идти придётся. Аж до самой до Москвы. Потому и тракт Московским звался.
Прораб соскочил с подножки.
— А ну, давай в кабину, увезём в город, — сказал он тоном командира и по одному подсадил ребят в просторную кабину.
Возвращаться в город в огромной грузовой машине было тоже очень интересно.
Ехали они по знаменитому Московскому тракту и по исторической Московской улице. И от этого было особенно весело и легко, будто их нёс на себе ковёр-самолёт.
Никто ещё из ребят не летал на настоящем ковре-самолёте.
Может быть, он летит быстрее, чем эта машина, а может, и тише.
Только всё равно ни один ковёр-самолёт не принесёт на себе столько тяжёлых плит для домов, сколько привозит эта машина.
У
Да, у Натки много забот. Последние дни ей всё время некогда. На её плечи свалилось столько хлопот!
Нужно проследить, чтобы были чем-то заняты и не скучали на площадке ребята. Необходимо вовремя и правильно накормить Джерри, потому что она должна расти.
Кроме того, Джерри нужно много бегать, чтобы у неё были сильные лапы. А разве можно ее оставить одну во дворе без присмотра?
Каждый день у Натки строго распределён. Валерка даже удивляется: когда она всё успевает делать?
Сегодня неожиданно он узнал, что Натка ещё занимается музыкой.
Пришёл он к ней послушать сказки, а Натка сидит у пианино, одной рукой что-то наигрывает, а другой машет в воздухе и поёт:
— До, ре, ми, фа, соль…
«Натка тоже любит баловаться», — удивленно подумал Валерка. Он подкрался к ней и дёрнул за косу.
Натка так на пего посмотрела, что у Валерки застыла на губах улыбка.
— Никогда не смей больше так делать! — сказала Натка.
Она могла бы этого не говорить, потому что Валерке от её взгляда и без того стало не по себе.
Валерка часто ходит к Натке и считается в их квартире своим человеком.
— Мне очень хочется, чтобы у меня был брат, — сказала ему как-то Натка. — Хочешь быть моим братом?
— Конечно, хочу, — обрадовался Валерка.
И теперь даже Наткина мама, увидев его о дверях, говорит:
— Нат, братик пришёл.
Натка много рассказывает Валерке о себе, о своём папе и, конечно, о маме. Она их очень любит.
Когда она была ещё маленькая, такая, как Валерка — нет, наверное, ещё меньше, — она по утрам прибегала к папе и начинала его щекотать. Пала за это прозвал её Максимом Щекотаевым. Максимом он звал её раньше, потому что она говорила басом и играла с мальчишками.
А потом, когда папа уезжал в командировки, он писал ей письма на имя Максима Щекотаева. Почтальон удивлялся: он очень хорошо знал, что никакие Щекотаевы здесь не живут. Тогда тётя Катя (так зовут Наткину маму) написала папе, чтобы он не баловался, и он стал писать так: «Наташе Королёвой (для Максима Щекотаева)».
Натка похожа на своего папу. У неё такой же большой лоб и немного загнутый, с разрезом подбородок, такие же большие зелёные глаза и по-детски припухлые губы. Но это так кажется, когда она бывает рядом с отцом. Стоит ей оказаться рядом с матерью, и кажется, что она больше похожа на мать. Трудно сказать, что в них общего. У тёти Кати волосы совсем светлые, а у Натки — тёмные. И глаза у тёти Кати чёрные. Вот только взгляд… Да, конечно, взгляд у неё такой же, как у Натки, — всегда смеющийся. Натка говорит, что мама — вся в неё, и, наверное, она права.