Зоя

Стил Даниэла

— Когда вы возвращаетесь в Екатеринбург? — тихо спросил Клейтон, когда Зоя с женой Жильяра ушли смотреть фотографии.

— Как только соберемся с силами. Жизнь в Сибири тяжело далась моей жене. Я не хочу, чтобы она снова со мной ехала. Мы договорились встретиться с Гиббсом и посмотреть, сможем ли мы выяснить еще что-нибудь.

— Разве теперь это имеет значение? — Клейтон говорил совершенно откровенно. Ведь все уже было позади, и не имело смысла цепляться за трагическое прошлое. Он часто говорил об этом Зое. Жильяром же владела навязчивая идея. Впрочем, понять его было можно: в течение двадцати лет он был неразлучен с царскими детьми, он вложил в них всю свою жизнь.

— Для меня — да. Я не успокоюсь, пока не узнаю все,

пока не найду тех, кто выжил.

Клейтону эта мысль показалась неожиданной.

— Разве это возможно?

— Я в это не верю. Но я должен удостовериться, иначе я никогда не успокоюсь.

— Вы их очень любили.

— Мы все их любили. Это была удивительная семья; даже некоторые охранники в Сибири смягчались, когда узнавали их поближе. Приходилось постоянно менять охрану, чтобы поддерживать строгие порядки. Это постоянно срывало планы большевиков. Николай был добр ко всем, даже к тем, кто разрушил его империю. Не думаю, что он простил себя за то, что отрекся от престола в их пользу. Он постоянно читал книги по истории и говорил мне, что когда-нибудь мир скажет о нем, что он не исполнил своего долга… отступился… Эта мысль наверняка мучила государя…

Это была попытка проникнуть в душу человека. Попытка заглянуть в то особое время, которое никогда ни для кого из них не вернется. Величие русской истории затмевало даже то, что Клейтон мог предложить Зое в Нью-Йорке. Но он знал, что она там будет счастлива. Она больше никогда не будет мерзнуть и голодать. Это по крайней мере он мог ей обещать. Он уже подумывал о покупке нового дома. Его собственный кирпичный дом в конце Пятой авеню вдруг показался ему слишком маленьким.

Молодожены провели в Берне три дня, а затем Клейтон повез Зою в Женеву и Лозанну.

Они вернулись во Францию в конце февраля и взяли билеты на пароход «Париж» до Нью-Йорка. Из четырех высоких труб в безоблачное небо подымался черный дым. Это был великолепный корабль — гордость французского флота, корабль, простоявший на приколе все три года, что шла война.

Почти всю дорогу Зоя напоминала восторженного ребенка. Она немного поправилась, и глаза ее снова ожили. Несколько раз они ужинали за капитанским столиком и танцевали до поздней ночи. Она даже чувствовала себя виноватой из-за того, что так веселится; она потеряла много близких людей, но теперь Клейтон не позволял ей об этом думать. Он хотел, чтобы она смотрела только вперед, где их ждала новая, совместная жизнь. Он говорил о доме, который они построят, о людях, с которыми ей предстояло встретиться, о детях, которые у них будут. Впереди у нее была целая жизнь. Ей было двадцать лет, и жизнь для нее еще только начиналась.

А в ночь перед прибытием в Нью-Йорк она вручила ему свадебный подарок, который для него берегла. Вещица все еще была завернута в бабушкин шарф. Клейтон задохнулся от изумления, когда увидел пасхальное яйцо работы Фаберже. Когда он раскрыл его, Зоя поставила крошечного золотого лебедя на столик и показала, как он действует, — Это самая красивая вещь, какую я когда-либо видел! Нет, пожалуй, есть еще одна… еще красивее, — сказал он, улыбаясь.

Зоя расстроилась — ведь ей так хотелось; чтобы он оценил ее подарок. Это была ее единственная реликвия, единственное, что связывало ее с прошлой жизнью.

— И что же это?

— Ты, любовь моя. Ты самый красивый и самый лучший подарок.

— Глупый! — Она рассмеялась. Всю ночь они предавались любви, а на рассвете на горизонте показалась статуя Свободы, и пароход пришвартовался в Нью-Йоркском порту.

Глава 29

НЬЮ-ЙОРК

Зоя стояла на палубе и с трепетом наблюдала, как «Париж» швартуется на Гудзоне. Владельцы гордились, что у них самые длинные сходни в мире. На Зое был черный костюм от Шанель, который ей купил Клейтон перед отъездом из Парижа. К тому времени мадам Шанель

перебралась на улицу Камбон, и ее модели выглядели более привлекательными, чем у Пуаре, хотя сама она еще не была столь знаменита. На голове у Зои была изящная шляпка в тон костюму, волосы были собраны в тугой узел; поначалу шляпка казалась Зое очень элегантной, однако сейчас она почувствовала себя бедно одетой: на дамах были дорогие платья и меха, а такого количества ювелирных украшений она не видела с тех пор, как уехала из России. У нее же было только узкое золотое обручальное кольцо, которое в мэрии надел ей на палец Клейтон.

Здесь, в отличие от Гавра, шампанское не подносили: французские корабли должны были подчиняться недавно введенному запрету на спиртное, который действовал на протяжении последних трех миль перед заходом в порт; спиртное подавали только в нейтральных водах, а на американских пароходах не подавали вовсе, что привело к росту популярности французских и британских линий.

Очертания Нью-Йорка совершенно потрясли Зою.

Здесь не было ни церквей, ни куполов, ни шпилей — древнего изящества России, — ни грациозной красоты Парижа. Этот город был современным, живым, энергичным, и она чувствовала себя совсем юной, идя за Клейтоном к его «Испано-Сюизе».

— Ну как, малышка? — Клейтон не сводил с нее счастливых глаз, пока они не свернули на Пятую авеню и не подъехали к дому, в котором он жил когда-то со своей первой женой. Небольшой, но элегантный дом был построен по проекту Элси де Волф — де Волф и жена Клейтона были близкими подругами; по ее проекту строились дома Асторов и Вандербильтов в Нью-Йорке, а также многие дома их друзей в Бостоне.

— Клейтон, это великолепно!

Целая эпоха отделяла их от заснеженных дорог, по которым когда-то Зоя на тройке ездила в Царское Село. По улицам сновали пролетки и автомобили, женщины красовались в ярких, отороченных мехом пальто, их сопровождали высокие стройные мужчины.

У всех был радостный и возбужденный вид, и глаза у Зои заблестели, когда она вышла из машины и взглянула на кирпичный дом. Конечно, он был меньше, чем дворец на Фонтанке, но, по американским стандартам, он все же был очень большим, а когда она вошла в отделанный мрамором холл, две служанки в серых форменных платьях, накрахмаленных передниках и шапочках взяли у нее пальто. Зоя застенчиво им улыбнулась.

— Это миссис Эндрюс, — спокойно произнес Клейтон, представляя ее служанкам и пожилой кухарке, которая вышла из кухни в сопровождении еще двух девушек. Дворецкий был англичанином, и виду него был очень суровый; в доме чувствовались отличительные признаки того, что так нравилось миссис де Волф: смесь французского античного стиля с модерном. Клейтон уже предупредил Зою, что она может изменить все, что захочет, — ему хотелось, чтобы она чувствовала себя здесь дома. Но ничего переделывать Зоя не собиралась. Ей понравилось то, что она увидела, особенно широкие балконные двери, выходящие в заснеженный сад. Она, как ребенок, захлопала в ладоши, и он, рассмеявшись, повел ее наверх, в спальню с розовыми атласными покрывалами на постелях и великолепными канделябрами. Была тут и специально для нее выделенная туалетная комната, стены которой тоже были задрапированы розовым атласом; встроенные стенные шкафы сразу же напомнили Зое комнату ее матери. Все это великолепие никак не вязалось с несколькими Зоиными платьями, которые служанка уже успела распаковать и повесить.

— Боюсь, прислуга ожидала большего, — засмеялась она, переодеваясь в своей туалетной комнате к обеду.

Она только что выкупалась в роскошной мраморной ванне — не чета той, крошечной, в конце коридора, в квартирке у Пале-Рояль, которой приходилось пользоваться наравне с соседями. Все было как во сне; она даже не представляла, насколько богат ее суженый, ее спаситель, сколь высоко его положение в нью-йоркском обществе. По его мундиру и скромному поведению трудно было предположить такое.