Зуб мамонта. Летопись мертвого города
Шрифт:
Тоска сменилась печальным покоем.
Хороший сосед у Козлова. Здесь, на краю старого кладбища, никто не потревожит их кости. Они будут лежать рядом тысячелетие за тысячелетием, два существа с одинаковой судьбой. Последний житель мертвого города, мрачный человек с добрым сердцем, честно вымер, когда пришли другие времена, лишившие его привычной среды обитания. И никто не догадывается, как тяжела эта потеря.
Этому жестокому миру так будет не хватать мамонтов, загубленных им.
В раскрытую могилу заглянул ангел с лицом, испачканным земляникой.
— Эй, —
— Живу, — хмуро ответил Руслан.
— Ага, бреши, — не поверил ангел, — в могилах не живут.
Пришло тепло, и отпала необходимость топить печь. За месяц до приезда Мамонтовых Руслан попрощался с бабой Надей и гоферовской березой под радугой. С призрачными душами, окружавшими ее. Пришла пора выбирать: жить на кладбище или сажать деревья в пустыне.
Сложил в дорожную сумку одежду, постоял перед полкой с книгами Козлова. Долго вертел в руках зуб мамонта.
Зуб лежал на старой амбарной книге со стертой и засаленной обложкой. Руслан подошел с ней к окну и долго листал. По серой бумаге металась легкая тень: за окном стоял прозрачный человек и пытался разглядеть через стекло страницы.
В амбарной книге грубой рукой профессионального строителя были нарисованы дома. Многоквартирные и особняки. Поселки и маленькие города, увиденные сверху. На одной из страниц в шариковой ручке кончилась паста, и бумага была изорвана до дыр. Набросок дорисовывался обожженной спичкой.
Бессонными ночами скучавший по настоящей работе Козлов строил дома. Как говорил покойный, даже кастрированного кота тянет на чердак.
Руслан представил, как в метельной ночи перед открытой дверцей буржуйки сидел последний житель мертвого города с этой замусоленной тетрадью на коленях, и замычал, пытаясь заглушить жалость к большому, сильному и беззащитному человеку.
— Что с тобой? — испугалась баба Надя.
— Зуб болит.
— Как же ты поедешь больной? — забеспокоилась баба Надя.
— Пустяки. Не смертельно.
У калитки Руслан обнял старушку.
— Не провожайте меня, баба Надя.
— Да как же? Вся жизнь наша — встречи да проводы. Не по-людски будет не проводить-то, — часто заморгала она. Крепилась. Слезы на дорогу — плохая примета.
— Мне еще в одно место зайти надо.
— Попрощайся с отцом, попрощайся. Хороший был человек. Безотказный. Говорила я ему: «Не ходил бы ты могилу копать, поберег бы сердце». А он: «Ничего, тетя Надя, скоро у меня свой врач будет».
Непослушные слезы самовольно потекли из глаз, не дали договорить. Старики умирают, молодые уезжают. Который уж год в мертвом городе не рождались дети. Который уж год он не становился родиной ни для одного нового человека. Грустно-то как. Скоро не останется рядом ни одного близкого человека. И она уедет или умрет. А дом останется пуст. Чужие люди разберут крышу, выломают окна. А потом порушат сруб на дрова и сожгут в печи. В последний раз согреет он своим теплом чужих людей. И останется от старого дома, от родных людей, живших в нем, одна пустота.
Уезжать тяжело,
Маленькая старушка долго сквозь печальный туман, застилавший глаза, смотрела вслед одинокому человеку, навсегда уходившему из ее жизни. Спохватившись, поспешно перекрестила в спину. И как раз вовремя. Через миг опустела вдовья улица.
Дорога на кладбище проходила через мертвый город. Руслан остановился перед домом с замурованными подъездами и долго вглядывался в пустые глазницы окон козловской квартиры. Безветрие. Чужой сумрак знакомой квартиры. Тишина пустоты. Тишина предчувствия. Запретная зона после взрыва нейтронной бомбы: есть город, есть дома, а людей нет. В этом было что-то неприятно жуткое, словно только что на твоих глазах домашний пес сожрал маленького белого котенка.
На этот раз мертвый город действительно был мертвым: последний житель покинул его. Ушел в страну мамонтов. Он был нелепым, неуклюжим, лохматым, суровым и слишком большим, чтобы пресмыкаться перед каждой тварью.
Над тоскливым безмолвием пустых коробок затрепетала «Песнь жаворонка». Руслан поднял голову, пытаясь среди белых облаков разглядеть небесное фортепиано. Чья-то живая душа радовалась жизни в брошенных развалинах.
В доме с обвалившимися балконами, с тополями, растущими на крыше, не был замурован крайний подъезд, а на четвертом этаже угловой квартиры в окнах отсвечивали белые шторы. Он постучал в дверь.
— Заходите. Открыто, — не прекращая играть, откликнулась пианистка.
Она сидела у белого фортепиано — седоволосая полная женщина. Со спинки стула свисала белая шаль. Залитый светом зал был пуст и чист, и лишь над окном бежевые обои потемнели от воды, протекшей с потолка. Женщина улыбнулась ему и глазами показала на стул. Где-то он уже видел это открытое, милое лицо с простым и ясным взглядом без тайны и кокетства.
— Вы что-то хотели?
— Нет. Просто услышал музыку.
— Разве на улице слышно? — удивилась женщина. — Я и форточку не открываю. Боюсь сквозняков.
— Вы здесь живете?
— Нет, живу я за асфальтом, у кладбища. Свекровь болеет, ей тишина нужна. А музыкальную школу на дрова разобрали. Вот я и попросила оставить инструмент в старой квартире. Хороший звук. Тишина. Никому не мешаю. Иногда прихожу размять пальцы. Я вас знаю?
— Нет. Просто я иногда приходил сюда послушать, как вы играете.
— Почему не зашли раньше?
Руслан пожал плечами.
Каждый вечер он приходил к этому дому. Садился на пень от спиленной сосны. И ждал. Чаще всего напрасно. Но иногда окно на четвертом этаже начинало мягко светиться. Оно было впечатано в само небо. За ним скрывался совсем другой мир. Насколько он был другим, можно было судить по звукам, лившимся невидимым водопадом сверху. Руслан прятал лицо в ладони и уплывал с этими звуками в страну, где живут души. Иногда в голову приходила мысль подняться на четвертый этаж. Но он тут же отгонял ее: стоит войти — и тот, другой мир за призрачным окном исчезнет. И может быть, навсегда.