Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Веревочкин Николай

Мир был прекрасен. И все, что было связано с этим миром, прекрасно: заслуженные и незаслуженные обиды, боль в травмированной ноге, тоска похорон, чувство вины, обреченности, отчаянья, безысходности и ненужности, сожаление о напрасно потраченном времени, стыд, раскаяние — все эти страдания казались Руслану лишь невидимыми сторонами невыразимо печального счастья.

Мать и отчим говорили что-то, но он плохо слышал их. Все его внимание было поглощено щенком бойцовой породы. Муж и жена стояли на перроне чуть порознь, а песик разрывался между ними. Он подбегал к мужчине, тот брал его на руки,

и песик, крутя хвостом, как пропеллером, и облизывая хозяина, на мгновение успокаивался. Но вскоре, обнаружив отсутствие другого родного существа, начинал скулить и проситься на землю. Мужчина отпускал его, и, лавируя между людских ног, он мчался к хозяйке.

— Мамина рабенка, — коверкая слова, поощряла его женщина и, присев на корточки, целовала во влажный нос. Так повторялось бесконечное число раз. И Руслану захотелось подойти к мужчине и хорошенько врезать по шее.

Щенка везли в южный город. Продать человеку, живущему собачьими боями.

Известие об украденных деньгах крайне раздосадовало Енко.

— Говорил же тебе: застегни карман булавкой. Вот, блин, козловская порода. Что же ты едалом-то щелкал? — бушевал он.

Долго расстраивался, сверля недоверчивым взглядом Руслана, до синяков в отчаянии исхлестал себе ляжки. В конце концов, разрядив душу жуткими оскорблениями в адрес ни в чем не повинного Бога, в глубокой печали принялся ломать себе пальцы. Суставы трещали, как сухой хворост.

— Что будем делать? Деньги немалые, — сурово спросил он.

— Верну, — буркнул Руслан, потрясенный неутешным горем партнера.

— Вернешь. Куда денешься.

Разговор шел в баре «У графских развалин» под презрительно убийственным взглядом Фаины. Енко посмотрел на нее глазами обманутого мужа и головой показал на дверь. Фаина извлекла из-под стойки овчинный полушубок, с треском и искрами облачилась и с достоинством вышла вон.

— Ты историю Рима хорошо знаешь? — спросил Енко. Руслан пожал плечами, не находя нужным отвечать на отвлеченные вопросы. — Человек, которому ты не вернул долг, имеет полное право сделать тебя своим рабом. Справедливо? — Руслан снова пожал плечами. — Ладно. У нас не Рим. У нас хуже. Отработаешь. Слушай сюда. Такая у меня мечта: взять в аренду Линевое. Напряги извилину: что в этом озере самое ценное?

— Рыба?

— Рыба сегодня есть, завтра подо льдом задохнулась. Самое ценное — ряска. Ты видел, сколько там ряски? На лодке грести замучаешься. Мысль понял?

— Уток разводить?

— Утки — тьфу. И мороки много. Свиньи тоже ряску любят. Огороди Линевое колючей проволокой, загони свиней — никаких проблем. Пусть жрут ряску и размножаются. Весной запустил, осенью забил. Никаких затрат, одна прибыль!

— Они же там все перетопчут.

— Свинья — не человек, все не перетопчет. Проблема в другом: как свиней от людей уберечь. Вот ты за ними и присмотришь. Два-три сезона отработаешь — и мы в расчете. Зарплату, считай, уже получил.

Рыть могилу — занятие у самой границы вечности. Но печальная эта работа у человека, не лишенного души, вызывает умиротворение.

Козлов, стоя у края последнего жилища своей первой учительницы, не мигая, смотрел в спину Руслана, с мрачным ожесточением вышвыривавшего наверх землю.

— Ты будто погреб копаешь, — сказал Козлов с укором, — отдохни.

Руслан зло посмотрел на него через плечо.

Комья глины разлетелись с силой взрыва, рассыпавшись у ног Козлова. Он отступил. В порывистых движениях Руслана чувствовалась ярость. С человеком что-то происходило. Но не в обычае Козлова лезть в душу без спроса. Молчит. Время придет — скажет.

— Хватит. До воды дороешь. Подай черенок, я тебя вытащу.

Самому из могилы вылезти трудно. Но если человек хочет, пусть попробует выкарабкаться. Дождавшись, Козлов спрыгнул вниз подровнять дно и стены могилы.

— Зачем ты рассказал Енко, что я наркоман? Сказать, что я о тебе думаю?

— Да мне все равно, что ты обо мне думаешь. Важно, что я о себе думаю. — Некоторое время они с обидой смотрели друг на друга. — Что случилось? — жестко спросил Козлов.

Выслушав Руслана, он долго молчал, уставившись в иссеченную лезвием лопаты стену могилы. Взгляд его был страшен.

— Это хорошо, что у тебя деньги украли, — наконец сказал он, — значит, Бог есть. Деньги — ерунда. Деньги мы этой паскуде вернем.

— Где мы их найдем? — потупился Руслан.

— Займем, — усмехнулся Козлов.

— У кого?

— Есть такой человек.

По тону, каким Козлов произнес эти слова, можно было понять, что человек, у которого он собирался занять деньги, был последней дрянью.

Весь вечер Козлов тщательно стругал ножом палку, оббивал молотком острые края банки из-под тушенки. Выдернул из стены гвоздь и, насвистывая, выпрямил его на березовом полене. Зажал палку между колен, примерил банку. Пробил гвоздем дно и, приставив к шляпке зубило, вколотил до основания. Запихнул в банку бересту, пожеванную велосипедную камеру и остался доволен своей работой.

Особняк Енко стоял через дорогу от мертвого города. Стены выложены белым огнеупорным кирпичом с узорами из красного. Дом и дворовые постройки — два гаража, сеновал, мастерская, баня, сараи — врезались в березняк. Этот лес вместе с небольшим озерцом входил в приусадебный участок и был окружен оградой из штакетника. Здесь енковская пацанва собирала грибы и дикую вишню. В озерце водились караси.

Редкий прохожий непременно останавливался и задирал голову, озадаченный странным дымом, клубящимся из печной трубы особняка. Уголь не уголь, дрова не дрова? Голову сломай, а не угадаешь. Третий год в печи енковского дома жарко горела районная библиотека. Пока жалкие остатки степноморской интеллигенции, пережившей ледниковый период, горячо обсуждали пути спасения тысячетомных запасов мудрости и удивлялись, как такое вообще могло произойти в самой читающей стране, практичный Енко в несколько рейсов на своем грузовике вывез книги и сложил их в поленницы по всем гаражам и сараям. Библиотека в вымершем городе была большая. Книг, пожалуй, хватит еще на несколько зим.

Солнечным, пушистым от инея утром к особняку подошел Козлов и некоторое время смотрел, как с легким шуршанием, распадаясь на тьму букв и перемешиваясь в общий дым, клубились над трубой философские трактаты, стихи и проза, прозрения и заблуждения человечества.

— Васька, отец дома? — окликнул он мальчишку, игравшего во дворе в хоккей с собакой.

Юный пес, гремя цепью, азартно гонялся за шайбой, пытаясь схватить ее зубами. Но проворная клюшка всякий раз уводила ее из-под носа. Это заводило и расстраивало азартного пса. Он рычал на шайбу и лаял с обидой на Ваську.