Зубы дракона
Шрифт:
Глаза у таксиста были смятенные, словно мучило его что-то.
– Куда везти?
Тяжело положил руки на руль, попыхивал "Примой" и вид у него был встревоженный.
– А откуда едем-то?
– поинтересовался Панаев.
Таксист нервно передернул плечами:
– К черту! В парк. Что-то прихватило, японский бог!
– Это по пути, - отозвался Панаев.
– Андреевская, девятиэтажка за рынком. Возле общежития.
Таксист угрюмо кивнул, развернул машину и рванул с места так, что Панаева вдавило в спинку сиденья. Панаев попытался сосредоточиться и, кажется, ему удалось уловить состояние таксиста. Тот был встревожен и чем-то испуган.
Частный сектор кончился, "Волга"
– Березка", это сорок шестой. Клиентов не беру, еду в парк. Приболел.
"Березка" посочувствовала и отключилась. Панаев закрыл глаза и
понял, что все еще пытается что-то вспомнить. И кого-то вспомнить. Тени ускользали, стараясь нырнуть поглубже, спрятаться в совсем уже темных углах, и никак не поддавались. А удивляться уже не было сил. Удивлялась Зоя, весь сектор удивлялся, и восхищение граничило с испугом. Наверное, права Ермоленко, и не к врачу нужно обращаться... А вообще смотрят так, словно прибыл в их степные края на гастроли марсианский цирк и он, Панаев одна из занебесных диковинок.
– Этот?
Панаев открыл глаза.
– Да. Прямо здесь и тормозните.
Он шел к своему дому, осколки солнца отражались в окнах, воздух был теплым, и не налетели еще дожди, и не думали о недалеком будущем листья на деревьях, а ему было неуютно.
*
Все вокруг выглядело знакомым, но каким-то абсурдным, сродни мифологической химере, соединяющей в жутком своем облике голову льва, козлиное туловище и хвост дракона. Жуткого, правда, ничего не было, просто за трехэтажным прозрачным зданием торгового центра, там, где должен находиться скверик с клумбами и скамейками, почему-то громоздился конструктивистски строгий бетонный параллелепипед кинотеатра "Пролетарий", а рядом, на месте вычурного особняка прошлого столетия, в котором теперь размещался Дом одежды, располагалась поперек дороги свежевыкрашенная областная Доска почета с фотографиями передовиков производства. За ней дорога шла в гору, к строящейся гостинице "Турист", только вместо гостиницы высовывался из зелени ржавый купол какой-то церквушки.
Он шел по химерическому городу, слепленному из разных кусков, и на душе его было тревожно. Даже скорее не тревожно, а как-то неловко. Словно вогнали ящик в стол наперекосяк, да так и оставили. Он всматривался в беззвучные предметы, стараясь уловить детали, но детали не улавливались, как и на картине, если не подходить вплотную, когла изображение превращается в разноцветные нашлепки засохшей краски.
Деталей не было, был общий городской фон, причем отвернувшись на мгновение от кинотеатра или деревянной избушки - кафе "Золотой петушок", он не находил их потом на прежнем месте или вообще не находил, и вместо кинотеатра возникала какая-то сельская развалюха, а вместо кафе - фонтан с каменным мальчиком, вынимающим занозу, перенесенный сюда вообще из другого города и из других времен. Тем не менее он шел сквозь этот конгломерат, сердце сжималось от непонятного неудобного беспокойства, а беззвучие иногда прерывалось отдаленным бормотанием, словно бубнило радио.
Кажется, вокруг были люди, но он словно не замечал этих людей, а потом увидел одноклассницу, Любу Воронину; в школе она до восьмого класса сидела с ним за одной партой, а потом ушла в профтехучилище. Люба бережно катила перед собой детскую коляску и медленно приближалась, и под ногами ее был то ли асфальт, то ли булыжник, а может и вовсе выдубленная солнцем проселочная дорога. Поравнявшись с ней, он заглянул в коляску. Ворох кружев, красные ленточки, розовое
Любу он встречал совсем недавно, летом, они поговорили, и никаких детей у нее не было и, судя по всему, в ближайшее время не планировалось. Тем не менее, ребенок спал себе в коляске и о том, кем он приходится Любе, можно было без труда догадаться по выражению ее красивого, хотя уже слегка увядшего лица.
Люба словно не заметила его и прошла мимо, а рядом оказался сосед по лестничной площадке, Вася, худощавый брюнет лет сорока, стучавший то в домино во дворе, то по вечерам за стеной, в своей квартире. Вася сидел за рулем белоснежных "Жигулей" и рассматривал афишу на знакомо стенде городской рекламы, сообщающую о концерте неведомой рок-группы "Семерка пик".
Здания, скверы, мосты менялись местами, словно стеклышки в калейдоскопе, проделывая это незаметно и беззвучно, а из дверей магазина "Книжный мир" сошли по ступеням двое - мужчина в светлом костюме и молодая женщина с пышными каштановыми волосами, высокомерным лицом, на котором сине-красными пятнами выделялись веки, щеки и губы, одетая в черное платье с утонченно-стремительным росчерком линий и искрящейся брошью на плече. Лицо мужчины показалось знакомым и, поднатужившись, он вспомнил, что, кажется, встречал его то ли на улице, то ли в аптеке, а вот женщина была ему совершенно неизвестна. Элегантная пара скрылась за углом, а он очутился на набережной, у скудной, почти пересохшей за лето речушки. В камышах застряла лодка, в ней сидел сослуживец Владимир Данилыч Чумаченко и что-то такое рассматривал, какую-то книгу.
Он перегнулся через перила, стараясь определить, что же это за книга, перила обрушились и он полетел в мутную воду, представив на лету другие перила, перила моста над гранитными валунами. Сердце, как всегда при падении, замерло, вода отступила, обнажая что-то черное и глубокое, захватило дух, он рванулся и закричал...
Помотал тяжелой головой и поднялся с дивана. На столе лежала неряшливая кипа газет. Из кухни доносилось бормотание радио, перешедшее в пение Шульженко. На ковровой дорожке, у окна, разбросав лапы, в солнечном прямоугольнике дремал Барсик. Чуть слышно урчал холодильник.
Опять то ли сон, то ли бред... Что-то с ним происходило, выбивая из привычного равновесия, всю его жизнь спокойную переворачивающее, тревожащее своей неожиданностью, как снег в июльский душный полдень. Свободный столик. Потоки звездного света и музыка. Дом с треугольными окнами. Мама. Город. Бегущие по стене зеленые огни. И прочее...
Часы на стене показывали начало первого. Значит, странное его забытье продолжалось около часа. Панаев вздохнул, пересек комнату и прислонился лбом к нагретому солнцем стеклу. За окном было скучно. Обычные пятиэтажки с балконами, увешанными бельем, обычная детская площадка с лежащей на боку качалкой и грибком с прохудившейся крышей, мотоцикл у подъезда, железные крышки и пудовые замки погребов под деревьями. На скамейке, как атрибут двора - длинноволосый дед с юбилейной медалью на пиджаке. Покосившийся длинный стол, за которым коротал вечера сосед Василий с партнерами. Контейнеры, заполненные бумагой и разными объедками. Двор как двор, как все другие дворы в их районе.
Внизу появилась старушка с первого этажа, добрая фея дворовых кошек, по которым тоскует Барсик, сидя на балконе. Расстелила в палисаднике газету, разложила куски ливерной колбасы. Газета... Панаев посмотрел на стол с неаккуратной бумажной кипой. Вот она, статья симпатичной журналистки...
Зазвонил телефон - и что-то сдвинулось, что-то повернулось, словно приоткрылась дверца и забрезжил свет. Телефон заливался дребезжащими трелями и трели эти напомнили, с чего началось сегодняшнее утро.