Зубы дракона
Шрифт:
– Витенька, что с тобой?
– Зоя смотрела участливо и тревожно.
– Она тебе... звонила?
Панаев обхватил плечи руками, навалился на столик. Вероятно, вид у него действительно был необычный, если Зоя заговорила о том, о чем они никогда не говорили. Панаеву было легко с Зоей, но о будущем он предпочитал не думать. И слишком много всего - непростого, противоречивого, неповторимого - оставалось в прошлом.
– Монроз, - почти прошептал он.
– Я ведь действительно увидел этот столик сквозь стену. Брошу-ка я нашу контору и подамся в цирк. Интересно,
Зоины глаза расширились. Она огляделась по сторонам и придвинулась к нему.
– Рассказывай.
И он рассказал. Только про кафе, не упоминая ни обморок, ни странное раздвоение при разговоре с Валечкой, ни людей в белых халатах, обступивших в его видении потенциального Валечкиного жениха.
Когда он замолчал, лицо Зои выражало восторг.
– Это же здорово, Витюша! Ты же прогремишь на весь город. Тебя, вероятно, что-то растормозило. Кашпировский?
Панаев отрицательно покачал головой. Телевизор он смотреть не любил, и Зоя это знала.
– Ах, да, у тебя же телевизорофобия. Так!
– Зоя энергично выдернула из расписного деревянного стаканчика несколько салфеток.
– Ручка есть?
Панаев оглядел свой свитер, похлопал по карманам джинсов, развел руками и попытался скаламбурить:
– Я же все больше пальцами, а не ручками.
– Сейчас!
Зоя выскользнула из-за столика, простучала каблуками по паркету, скрылась в коридоре, ведущем на кухню, и вернулась с огрызком карандаша.
– Так, эксперимент. Я пишу цифры, а ты угадываешь.
Экспериментировать ему не хотелось. Ему хотелось просто посидеть, закрыв глаза, а еще лучше - выпить рюмку коньяка или таблетку цитрамона, а еще лучше - залезть в ванну с горячей до невозможности водой, а потом лечь и постараться уснуть.
– Ну же, Витя!
Зоя сложила салфетку вчетверо и сунула под тарелку. Панаев вздохнул, осмотрел зал - все занимались ужином, за столиком наискосок от них четверо моложавых мужчин при пиджаках и галстуках осторожно разливали в стаканы что-то, спрятанное в полиэтиленовом пакете.
– Ну, Витя, прошу!
Он перевел взгляд на тарелку и попытался сосредоточиться. В затылке сразу запульсировала боль, словно сзади неслышно подошла официантка и начала бить по голове увесистой мельхиоровой ложкой. Он невольно подался вперед, но продолжал смотреть на тарелку. Боль немного отпустила, а потом он просто забыл о ней. Тарелка исчезла со стола, осколки ее лежали на полу, у ног действительно возникшей откуда-то официантки, развернутая салфетка очутилась перед ним и на ней было написано округлым Зоиным почерком: "Проводим эксперимент. Зоя и Витя".
Все окружающее неуловимо мигнуло, словно выключили и мгновенно включили свет, и весь мир, провалившийся в темноту, выскочил наружу, как игрушечный чертик из коробки. Произошло какое-то едва заметное смещение - и тарелка вновь оказалась на столе. Зоя сидела напротив, распахнув свои карие глаза, а официантка - белокурая девушка в фирменном голубом костюме стояла спиной к ним у соседнего столика, расставляя кофе перед тремя пожилыми
– Получается, Витюша?
– нетерпеливо прошептала Зоя.
Он обессиленно откинулся на спинку кресла.
– Уф-ф, голова раскалывается. Схитрила про цифры, милая? Проводим эксперимент. Зоя и Витя.
Зоя часто-часто заморгала, резко отодвинула тарелку и выхватила салфетку. Тарелка с сочным звоном шлепнулась на пол, разлетевшись белыми брызгами, но Зоя, кажется, не заметила этого. Она развернула салфетку и положила ее перед Панаевым, глядя на него наверное так же, как присутствующие глядели в свое время на Иисуса, оживившего Лазаря.
– Ты... ты уникум! Ты же феномен, Витя!
– Это еще не повод для битья посуды, - уныло отозвался он и сказал подошедшей суровой официантке: - Извините, я заплачу. И сечас уберу.
– Тарелками у себя дома кидайтесь, - непримиримо ответила официантка, поджала губы и удалилась за веником и совком.
– Чудеса!
– Зоя потрясенно всплеснула руками.
– Ты видишь сквозь непрозрачные предметы.
– Не только, - пробормотал Панаев.
– Я, кажется, вижу еще и сквозь время. Пойдем, а? Что-то мне совсем паршиво.
*
Да, понедельник был для Панаева днем откровений. Он отвез Зою домой
– Зоя никак не могла пийти в себя и только ахала временами, развернул "Москвич", чуть не сбив урну, и поехал по темнеющим улицам, мечтая только об одном: добраться до дивана. То непонятное, что с ним происходило, было достаточно выматывающим.
Сон, однако, долго не шел к нему, хотя цитрамон помог и головная боль отпустила. Панаев лежал, смотрел на стеклянную дверцу серванта, отражающую свет уличного фонаря, и задавался вопросом: ну почему именно с ним сотворилась эта чертовщина? Жизнь была нормальной, без особых переживаний, то, о чем не хотелось вспоминать, он и не вспоминал, и о чем не хотелось думать - не думал, накатано все уже было и отлажено, карусель бытия медленно вращалась без рывков и резких остановок - пять рабочих, два выходных, пять рабочих, два выходных - здоровье пока, слава богу, не подводило - и вот на тебе, угораздило.
В прихожей протяжно мяукнул Барсик. Панаев цыкнул на него и натянул на голову одеяло.
Мысли постепенно замедлялись, прерывались - и привиделось непонятное. Над головой распростерлось грозно и торжественно пылающее небо, небо клокотало, раздиралось сиянием бесчисленных звезд. Звездам было тесно, они слипались в комки, в раскаленные пятна, прожигали и расплавляли пространство, извергаясь и обрушиваясь сверху на ночную равнину. Мощно зазвучала величавая музыка, словно заиграл огромный орган, в органном обвале возник и расплескался хор, слова были незнакомы и хрустальны, и незнакомы были созвездия и черный вытянутый провал, змеей извивающийся над горизонтом, и незнакомы были широкие стебли травы, искрящиеся в неудержимом звездном свете. Текли-растекались запахи, неизвестные пронзительные запахи, вплетающиеся в буйство музыки, пения и звезд.