Зубы Хроноса
Шрифт:
Я не соблаговолил уловить здесь скрытый намек на мои собственные способности, и мы расстались довольно холодно.
На следующий день, в то время как группа рабочих с лопатами переворачивала весь сад, пытаясь отыскать следы красной лягушки, профессор снова разговорился с Иоаной.
— Как поживает наш одуванчик? — были его первые слова и, признаюсь, меня растрогало, что он так внимателен к девочке.
Но в тот же момент я с неудовольствием вспомнил, как вчера вечером он оценил мои умственные способности.
— Он грустит, — ответила Иоана, не ошибаясь в значении его слов,
Как бы это ни казалось странным, Корня в самом деле говорил об одуванчике. Лишь теперь я понял, что он не забыл сон, который я ему рассказал в ответ на его просьбу не упустить ни одной детали, связанной с волнующими нас событиями. «Какого черта, — подумал я, — уж не думает ли он и в самом деле…» — Откуда ты знаешь? — спросил он, и, к моему величайшему удивлению, Иоана прошептала: — Он сказал мне сегодня ночью…
— Это другое дело, — согласился Корня. — В одной сказке, которую я очень любил, стоило цветку три раза перекувырнуться через голову, и он превращался в человека…
— Я знаю, — сказала Иоана. — Но одуванчик не кувыркался через голову. Он пришел в темноте…
— Ты хочешь сказать, когда ты спала? Вошел в твой сон?
— Нет, — сказала Иоана. — Я не спала. Я лежала в кровати, но не спала.
— Это трудно — вспомнить точно, когда ты спала и когда нет, — сентенциозно произнес Корня, покачивая лысиной.
— Да, но я знаю. Только когда я не сплю, я вижу огненный мост.
Я вздрогнул и постарался убедить себя, что ослышался. Но я услышал правильно. Спокойная и серьезная, как всегда, Иоана доказывала мне, что это был не сон.
Сам того не заметив, я проснулся и на грани сновидения и действительности принял за сон то, что происходило у меня под носом. Все оказалось еще более волнующим, чем я думал…
— Может быть, этот мост тянется от твоей ладони к цветку и тогда, когда ты спишь…
Иоана с минуту помолчала, взвешивая про себя этот новый аргумент. Потом спокойно заметила: — Может быть, но тогда я его не вижу.
— Ты права, — засмеялся Корня. — Ты умная девочка, и мне нравится с тобой разговаривать. Итак, ты не спала… Он пришел в темноте…
— Нет, я не так сказала, — запуталась Иоана. — Это не он пришел. Пришел свет, сделал мостик и тогда…
— Понял, — подсказал ей Корня. — Когда делается мостик, ты начинаешь его слышать. А иначе совсем не слышишь?
— Нет. Но знаешь… — голос Иоаны стал таким тихим, что я едва различил ее слова: — Я слышу ладонью…
Она смотрела на него со страхом, ожидая, что ей не поверят. Да пожалуй, я и сам бы ей не поверил. Но Корня взял ее правую руку, повернул вверх ладонью и сказал естественно, без тени иронии: — Разумеется.
После чего вытащил лупу и, наклонившись, начал рассматривать красную, словно вымазанную краской, ладонь.
— Одно мне не ясно, — сказал он, продолжая свои наблюдения. — Как он говорит, одуванчик? Так, как говорим мы, пользуясь словами?
На личике Иоаны отразилось усилие — усилие ее ума, подыскивающего подходящий ответ.
— Я… не думаю… Нет, это не слова… Просто так, нечаянно, я вдруг… знаю! — Она на минуту остановилась и широко раскрыла глаза. —
— Возможно, — успокоил ее Корня. — Я так и думал… Но что он тебе сказал?
— Что хочет подружиться со мной. И просил меня не оставлять его, не давать ему умереть…
— Хорошо, мы посадим его в землю и будем ухаживать за ним, как следует. А еще что он сказал?
— Ничего, — ответила Иоана. — Больше ничего. Он очень боялся…
— А ты, ты с ним совсем не разговаривала?
— Я сказала, что не оставлю его, что возьму его с собой домой, в Бухарест…
Глаза Корни вдруг блеснули из-под густых щеток бровей. Мне показалось, что его брови вздыбились и выгнулись, как маленькие ежата, пытаясь спрятать блеск глаз.
— И он тебя понимает?… Отвечает тебе?
— Конечно, — сказала Иоана. — Мы ведь друзья.
Корня глубоко вздохнул и на мгновение закрыл глаза. Я не стал вмешиваться в детский разговор, который он завел с Иоаной, поняв, что он хочет подружиться с ней и завоевать ее доверие. Даже допуская реальность существования огненного моста, невозможно было представить себе диалог между нею и цветком, и я не сомневался, что профессору это известно лучше, чем мне. Я знал, что у него есть сын, и понял, что он научился обезьянничать, подражая детскому мышлению — что мне, впрочем, всегда было неприятно. Может быть, я не вмешался и потому, что ни на минуту не верил, что он может полагаться на измышления шестилетней девочки, хотя он и проявил к ним совершенно неуместный интерес, а возможно, как раз поэтому.
Между тем рабочие разрывали наш огород. Им помогал сам хозяин, который хотел как можно скорее «очистить» его, тем более, что решил не дотрагиваться до «испорченных» овощей. Люди работали до самого вечера, но — как и я — не нашли и следов красной лягушки. Зато сад был весь разворочен, как поле боя, и Иоана с замиранием сердца смотрела на красные цветы, вывернутые из земли, раздавленные и растоптанные сапогами. Поэтому она с удовольствием помогала Корне, который поднимал с земли и высаживал в горшки экземпляры красных цветов и растений. Разумеется, она не забыла и об одуванчике из стакана, и своими руками пересадила его в самый красивый горшочек.
Наконец рабочие вместе с профессором ушли, и сад погрузился в молчание, не нарушаемое даже голосами птиц. Тьма скрыла развороченную землю, а звезды сияли, крупные и далекие, в таком количестве, которого мы никогда не видели из окна своего высотного дома в Бухаресте. Вместе с их сиянием увеличивалось и красное пламя ореха.
Представьте себе дерево с рубиновыми фруктами, которое волновало ваше детское воображение, и вы поймете то чувство, с которым на него смотрела не одна Иоана. Сидя довольно далеко друг от друга, мы отдались его волшебному очарованию и оба молчали. Меня снова удивило то, что преображенный орех, похожий на персонаж сказочной феерии, не внушал мне ни страха, ни беспокойства. Я еще долго просидел бы так, не отрывая глаз от его вспышек, без мыслей и без желаний, если бы кто-то не подошел к нам, нарушив очарование. Я с неудовольствием узнал профессора.