Зубы тигра
Шрифт:
Гастон Саверан приподнялся и, не повышая голоса, отчеканил:
— За этими четырьмя словами все сказано, месье. Мари-Анна Фовиль невиновна. Действительно ли вы это думаете? Действительно ли вы верите в это?
Дон Луис пожал плечами.
— Да речь вовсе не о ней идет, а о вас двоих. Ближе к цели, это в ваших интересах.
— В наших интересах?
— Вы забываете третий заголовок, ведь я сказал: «Арест преступников неизбежен».
Саверан и Флоранс разом вскочили.
— Это вам известно так же, как и мне: человек с палкой черного дерева, за которым во всяком случае значится убийство инспектора Ансенсио,
— Так что же из этого?
— А то, что партия проиграна. Надо расплачиваться. Кстати, вы грубейшим образом вскочили прямо в пасть к волку.
— Я не понимаю.
— Короче говоря, полиции известно, что представляет из себя Флоранс Девассер. Известно, что вы здесь, отель окружен, и Вебер сейчас будет здесь.
Саверан как будто растерялся. Флоранс побледнела. Безумный ужас отразился у нее на лице. Она зашептала:
— О, это ужасно! Нет, нет, я не хочу.
Потом бросилась к дону Луису.
— Трус! Трус! Это вы выдали нас! Я знала, что вы на все способны… Вы, как палач, поджидали. О, какая низость, какая подлость!
Она без сил упала на кресло, рыдая и закрывая лицо руками.
Дон Луис отвернулся. Как это ни странно, он не чувствовал никакой жалости, и ни слезы, ни оскорбления Флоранс нисколько не трогали его, словно он никогда не любил ее. Он рад был, что освободился. Отвращение убило любовь. Прошелся по комнате. Но, когда повернувшись в их сторону, увидел, что они взялись за руки, как друзья, поддерживающие друг друга в тяжелую минуту, он вдруг вышел из себя и схватил за руку ненавистного человека.
— Я запрещаю вам… по какому праву… жена она вам? Любовница?
Он запнулся. Он сам почувствовал всю нелепость своей выходки, в которой проявилась со всей силой и слепотой страсть, казалось, уже угасшая.
Он краснел — Гастон Саверан смотрел на него изумленно. Он выдал свою тайну.
Наступило молчание. Дон Луис встретился глазами с Флоранс, и в ее глазах была и враждебность, и возмущение, и презрение. Неужто она угадала? Но он не решался вымолвить ни слова. Ждал, что скажет Саверан, и думал, весь трепеща, как в лихорадке, только о том, что сейчас узнает кое-что о Флоранс, о ее прошлом, о ее любви к Саверану. Разоблачения, которые он мог услышать, трагические события — все это отошло куда-то далеко…
— Хорошо, — сказал Саверан. — Судьба. Я хочу вам рассказать кое-что. Это мое единственное желание сейчас.
— Говорите. Дверь заперта. Я открою ее, только когда захочу.
— Постараюсь быть краток, — начал Саверан. — Впрочем я немного и знаю. Хоть я и переписывался с мадам Фовиль как кузен и раньше, но встретил ее и ее мужа Ипполита Фовиля впервые несколько лет тому назад в Палермо, где они зимовали, пока строился их отель. Пять месяцев мы виделись каждый день. Отношения между мужем и женой были неважные. Однажды я застал ее в слезах. И, взволнованный, не сумел скрыть свою тайну. Я полюбил ее с первого взгляда. Мне суждено было любить ее всегда, все сильнее и сильнее.
— Вы лжете! — воскликнул дон Луис. (Сил не хватило сдержаться.) — Я видел вас обоих вчера в поезде.
Гастон Саверан взглянул на Флоранс. Она сидела, опустив голову на руки: он продолжал, не отвечая на восклицание дона Луиса.
— Мари-Анна тоже полюбила меня. Она призналась
Дон Луис почувствовал, как бурно забилось в нем сердце. Не то, чтобы он поверил словам Саверана, но он надеялся за ними прочесть правду. А, может быть, он, сам того не замечая, подчинялся влиянию Гастона Саверана, очевидная истинность и правдивая интонация которого удивляла его.
Саверан продолжал:
— Пятнадцать лет тому назад брат мой, Рауль Саверан, проживая в Буэнос-Айресе, взял на себя заботу о девочке-сироте, дочери его друзей. Умирая, он поручил девочку старушке няне, которая выходила меня, а затем вместе с братом уехала в Южную Америку. Няня привезла ко мне девочку, ей в то время было четырнадцать лет, а сама по приезде во Францию через несколько дней погибла — несчастный случай.
Я отвез девочку в Италию к своим друзьям. Она много училась, работала и стала… такой, какая она сейчас.
Желая жить на свои средства, поступила гувернанткой в одну семью, а позже я рекомендовал ее своим кузенам Фовилям. Она воспитывала маленького Эдмонда, который ее обожал, и стала преданным и любимым другом Мари-Анны.
И моим тоже… в те счастливые, быстро промелькнувшие, увы, дни — счастью пришел скоро конец — как всегда неожиданно. Я вел дневник, в нем отражалась день за днем жизнь без событий, но вся насыщенная любовью, любовью безнадежной, любовью без будущего и полной муки.
Случайность ли, злая ли шутка судьбы, но Ипполит Фовиль нашел этот дневник. Вне себя от гнева сначала хотел прогнать Мари-Анну. Потом успокоился, после ее обещания никогда больше не видеться со мной.
Я уехал со смертью у душе. Уехала и Флоранс, которой было отказано от места, и с тех пор, я ни разу, вы слышите, ни разу — не обменялся с Мари-Анной ни единым словом. Но связывала нас с ней любовь неугасимая. Ни время, ни разлука не могли повлиять на наши чувства.
Он приостановился, стараясь прочесть по лицу дона Луиса, какое впечатление производит на него рассказ. Дон Луис слушал с тревожным вниманием и удивлялся, главным образом, тому необычайному спокойствию, с которым Гастон Саверан говорил о драме своей жизни, спокойны были не только интонации, но и глаза.
«Какой актер», — подумал дон Луис и тут же вспомнил, что такое же впечатление произвела на него мадам Фовиль.
— Затем? — спросил он.
— Затем я был мобилизован, а мадам Фовиль поселилась в Париже вместе с мужем. О прошлом между ними не было больше речи.
— Почему вы знали это? Она писала вам об этом?
— Нет, Мари-Анна из тех женщин, что строго выполняют свой долг, и понятие о долге у них самое суровое.
Она не писала мне. Но частенько навещала в этом доме Флоранс. Они никогда не говорили обо мне, не правда ли, Флоранс? Она не допустила бы этого, но вся жизнь ее была одна любовь, не правда ли, Флоранс?