Зултурган — трава степная
Шрифт:
После Вадим служил в Красной Армии. Приходилось ему встречаться и с другими женщинами. С удивлением он отмечал теперь, что ни одна из них не обрадовала и не взволновала его до сих пор, как Нюдля.
«Но ведь она совсем ребенок!» — жалея о своем слишком солидном возрасте, украдкой поглядывал на девушку Вадим. Иногда взгляды их сталкивались, и сердце Нюдли замирало от страха и радостного предчувствия.
Прошедший голодный год опустошил Шорвинский улус. Из ста коров хотона перезимовало лишь двадцать. А это означало, что на многодетную семью калмыка оставалось по одной, в лучшем случае по две коровы.
В Астрахани Семиколенов побывал у ответственного секретаря обкома Марбуш-Степанова и председателя ЦИКа Араши Чапчаева. ЦК партии поддержал инициативу Калмыкии к переходу на оседлый образ жизни. Выделялись деньги для этой цели и строительные материалы.
Чапчаев обрадовался причине приезда Семиколенова:
— Двадцать тысяч безвозмездно и тысяч сто в кредит — освоите на первый случай? — предложил он без лишних рассуждений.
Семиколенов был доволен денежной помощью. Но были заботы иного плана.
— Мы вот прикинули на бюро улускома… — продолжал выкладывать свою программу Семиколенов. — Для нашей будущей больницы потребуется семь-восемь врачей и столько же среднего медперсонала… Но сейчас хотя бы одного врача и одного фельдшера.
— Дорогой Вадим Петрович! — воскликнул Араши. — Примите мое сочувствие, но эти проблемы посложнее любых других… Все будет зависеть от того, сколько врачей получим на губернию.
— Ну, тогда бы хоть фельдшеров побольше! — не отступал Семиколенов.
— То же самое скажу и о фельдшерах. Разбогатеем, залечим раны войны, откроем свою фельдшерскую школу — все получишь. Сейчас же рады каждому специалисту, направленному к нам из центра. В этом году только одного дадим.
И об этом, кажется, договорились. Но у Семиколенова оказалось, как он выразился, «еще одно дельце»:
— Церен поручил мне поговорить с тобой, Араши, — начал он уже доверительно. — Вот о чем: Нюдля написала брату, что из университета хотят отчислить младшего сына Бергяса Сарана. Кто-то донес в Саратов, будто он сын нойона. Нюдля просит помочь парню. Мне думается, хватило бы для поправки дела письма от имени Калмыцкого ЦИКа, с разъяснением: Бергяс не нойон, не зайсан… человек богатый, но таких богачей, как Бергяс, в период нэпа расплодилось тысячи и тысячи. Кроме того, Саран давно вышел из-под влияния отца, был секретарем аймачного Совета, боролся с бандитами. Помнишь, в прошлом году, когда банду Окона Шанкунова брали, выяснилось — паренек жизнью рисковал, пряча печать аймака от головорезов. Вскоре после этого он уехал, и никто не знал куда. Только осенью стало известно — поступил парень на медицинский факультет в Саратове.
— А мать у него из самых бедных, да такая умница и упрямица — любое влияние Бергяса переиначит, — заявил Араши.
— Все ясно. Постарайся помочь Сарану, — еще раз попросил Семиколенов.
Араши на минуту задумался, всматриваясь в лицо друга.
— Знаешь, Вадим, пока я с тобой разговаривал, у меня промелькнула мыслишка… А что, если послать в Саратов толкового представителя и выпросить
— Лучше не придумаешь, Араши! Через четыре года у нас будет десять своих врачей и столько же специалистов сельского хозяйства. К тому же есть и другие институты…
— Вижу, что ты понял… Так вот собирайся в Саратов.
После непродолжительного раздумья Вадим согласился.
На рабфаке агрономического факультета калмыкам обещали уже в этом году двадцать мест. Но на медицинском, как ни бился Вадим, больше пяти мест не забронировали. С такими просьбами обращались уже многие.
На второй день после приезда в Саратов у дверей университета Вадим встретился с Нюдлей, вроде бы случайно. Но чтобы произошла эта случайность, поджидал ее с самого утра. Нюдля не скрывала радости… И до глубокого вечера ходили они по притихшим улицам города, бродили по набережной. Вадим видел, что девушка устала, у него был хороший номер в гостинице, но пригласить Нюдлю к себе не решался. На прощанье он вынес ей на набережную коробочку с пряниками, которые купил в обкомовском буфете.
А другой вечер они провели втроем: Вадим пригласил Нюдлю и Сарана в харчевню к нэпману и угостил хорошим ужином. Здесь же Вадим сообщил Сарану о том, что вопрос о его исключении закрыт. Нюдля радовалась, как ребенок, этой новости. «Два студента из одного хотона!» Саран тоже был весел в тот вечер, но вел себя куда сдержаннее, чем Нюдля, исподволь наблюдая за Вадимом.
Расставались долго, провожая друг друга, много говорили и спорили. Прощаясь с Нюдлей и Сараном у общежития, Вадим предложил им встретиться на другой день у причала, где грузилась огромная новая баржа, чтобы провести еще один вечер перед отъездом Вадима.
На условленное место Вадим пришел за час до встречи. Ему, умудренному жизнью человеку, было стыдно как-то за себя, но поделать ничего не мог — его неудержимо влекло к девушке.
— Вадим Петрович! — окликнула Нюдля от парапета. Оказывается, она тоже пришла раньше. Одетая в белое платье в горошек, Нюдля была празднична, легка в движениях! И эта неугасающая улыбка на лице, которая так нравилась Вадиму и волновала его.
Они уже вдосталь наговорились и намолчались, когда показался Саран. Решили ехать за Волгу.
Нюдля первая подошла к плоскодонке у причала, смело занесла ногу на скамеечку… Но лодка дрогнула и заколыхалась. Нюдля потеряла было равновесие, однако Вадим, прыгнувший следом, протянул ей руки, но лодку еще раз качнуло, и девушка на какое-то мгновение прильнула к груди Вадима. Он ясно почувствовал молодую упругость ее тела. Через мгновение Нюдля уже сидела на корме. О том, что это все было не сон, а на самом деле, говорил ее ярко вспыхнувший румянец и опущенные ресницы.
Саран в это время возился с уключинами, вставляя весла, и ничего не заметил.
— Вадим Петрович, куда прикажете править? — спросил Саран, потихоньку выводя лодку на простор.
— Прямо в Астрахань! — шутливо скомандовал Вадим. — А оттуда в отчие края!
— Я согласна! — отозвалась Нюдля. Смущение ее прошло, но осталась радость, та радость, которая весь мир, кажется, делает прекрасным, а жизнь бесконечной.
Вадим не стал скрывать замысла сегодняшнего путешествия.
— Махнем-ка мы, други, к бакенщику Михеичу отведать его ушицы!