Зум-ЗумСборник мистических рассказов
Шрифт:
Впрочем, любопытство к пропавшей «Амазонке» через три дня сменилось любопытством к непонятному убийству Бальтасара Рельона, случившемуся в доме № 18 по переулку Трех Шпаг, напротив «львиного особняка». В этом преступлении было загадочно и сходство ран с ранами на теле Левенскиольда (грудь, растерзанная, словно когтями огромного хищного животного, и глубокие укусы на плечах), и кровавое пятно, обнаруженное на львиной морде, украшающей подъезд особняка Лелии Твин, и путь, которым убийцы проникли к несчастному: единственная дверь в комнату Рельона, оказалась запертой изнутри, а влезть в найденное открытым окно по гладкой стене, на четвертый этаж немыслимо даже для кошки.
В
БАЛЬТАЗАР РЕЛЬОН
Студент Кор. Унив.
Дневник.
— Мадемуазель Сильвия, — осведомился прокурор, поднимая левую бровь, что означало у него высшую степень волнения. — Какова та дама, которая вручила этот пакет?
— Ах, Ваше Превосходительство, — ответила барышня, — ужасно странная: высокая, стройная, лицо под густым вуалем; одета в костюм для верховой езды: в высоких сапогах со шпорами, с хлыстом; при ней была большая собака, каких я еще не видывала: с лохматой гривой, глаза, как угли.
— Хорошо. Сейчас же телефонируйте префекту полиции: разыскать эту даму и немедленно доставить ко мне.
Дневник Рельона:
27 апреля: Сегодня я проснулся рано, на рассвете, от странного, томительного ощущения: словно узкое лезвие, пронзила меня неизъяснимая убежденность: произошло что-то, бесповоротно изменившее привычный обиход моей жизни.
Мой узкий переулок, что ниспадая крутым склоном, словно каменный ручей катится меж высоких домов из под черной арки к ленивому каналу, с водою тусклою и похожею на запыленное стекло, — предстал мне не тихою окраиною, но зловещим местом нечестивых таинств; в мраморной морде льва — на подъезде дома, насупротив моих окон угадался идол древнего бога веры жестокой и сладострастной, веры испепеляющего ужаса.
Это было очень странно, и — я сознавал отчетливо — не сулило ничего хорошего; но невыразимая приманчивость таилась в этом, — и сладко было наклоняться над этим, заглядывать в темную глубь.
28 апреля: В таинственный круг замыкает меня необычайное: невероятные, иные существования врываются в бедную жизнь мою и сладкою терзают мукою: испепеляющего ужаса… Лунная проливалась, вчера, полночь: синей и серебряною водою; сине-серебряная затопляла вода сердце мое; тоскою взыскующею; испепеляющих, сладостных взыскивала лунная тоска ужасов веры древней, злой обряд коей творился на перекрестках, где звериные идолы скалили острые зубы, где, меж белых дурманов смутным приманивало сладострастием: тело жрицы, обреченной жертве…
Тонко-звонким вздрагивала лунная, моя тоска звуком: цокали по камню копыта, — выплывала из сине-серебряных вод ночная всадница. Четко яростно видел я: бледное, в лунном застывшее холоде, лицо, с опущенными вниз глазами, с прямым носом, тонкостанную, легко над седлом взнесеннную фигуру в черном; видел, как устало опускалась рука, узкая и длинная, как отражался лунный свет в глянце высоких сапог; и вороного тяжёлого видел коня, —
Изнывало сердце мое: неизъяснимою тоскою, ужасом сладостным и несказанным: влеклось к ней, в ночи пришедшей, и нечестивой…
Поднимала всадница к окну моему глаза: темными возносились взоры лучами, прожигали огнем, и, смертным, и страстным отягощенная ужасом, изнемогала душа: позвать! Да придет Необычайное: вихрем смертной страсти, вихрем страстной смерти. Но не позвал… не открыл окна. Испугался: не одна всадница к окну моему устремляла взоры, — жадными, красными мраморного льва каменный очи вспыхнули блесками; — грозная моя угадалась участь: обречен я — на жертву древнему, ночному богу — если впущу ночную всадницу — в сердце мое.
29 апреля. Не знаю, как вошла она в убогую комнату мою, но видел ясно образ ея, странный и чудный, как будто неживой, как будто масляными написанный красками, неизъяснимый вдыхал аромат: пьяных цветов, потаенных курений и тления. Надо мною наклонялось бледное, словно серебряное, лицо, прожигали меня темных взоров лучи, и руки, узкие, белыми тянулись ко мне змеями; тонкозвонкое обольщало журчание: истомного, напевного голоса. Говорила:
— Открой окно в ночь: древнему, грозному поклонись богу, богу страсти и смерти, — и отдам я тебе мое вечное тело. О, сколько раз хотели умертвить его, рубили мечем, испепеляли на кострах — и все-таки оно живет. Три дня назад косным висело грузом, на намыленной удавке, а сегодня неодолимым соблазняет соблазном; и так всегда: приемлю образ смерти, чтобы непостижную раскрывать страсть, и в непостижной страсти — несу смерть: прими, прими меня и соблазн мой, древнему поклонись богу, испепеляющего ужаса. Ночному поклонись Зверю… В ночь открой окно!
Неизъяснимым надрывалось сердце томлением: жадная возникла воля: подчиниться лукавым обаяниям — в ночь распахнуть окно, приять вихри смертные страстные, рев звериный, и зык сов, нечестивую ласку мертвой колдуньи, и нечестивую боль тела, как жертва, терзаемого когтями Ночного Зверя… Но не открыл окна: испугался: слишком грозен, слишком красен блеск очей львиной морды…
30 апреля. Темен и уныл день мой, безысходною отравленный тоскою: о Ней, о Ночной…
Чувствую: последняя нынче ночь. Если опять дневным преодолею страхом сладострастие испепеляющего ужаса ночного — навсегда уйдет Она из жизни моей, и вновь потекут дни — обычные. Раздвоена душа моя: жалко обычного, простого обихода, хочется — дневных, человеческих радостей, — но буйными взметается волнами иная воля: к Необычайному, — к страстной жертве Ночному богу, Ночному Зверю… Что победит?
Категорическое приказание Фердинанда Альмерона об аресте дамы, принесшей ему дневник Рельона, — исполнено не было: несмотря на все поиски, полиция указанной дамы не нашла.
Биография
Амфитеатров-Кадашев Владимир Александрович [26.8(7.9). 1888, с. Смелы Киевской губ. — 23.2.1942, Леванто, Италия] — публицист, прозаик, драматург, критик, переводчик.