Зверь из бездны том I (Книга первая: Династия при смерти)

Амфитеатров Александр Валентинович

* * *

ОТЫКВЛЕНИЕ

Сатирический апофеоз божественного Клавдия

Л. Аннэем Сенекой.

I. Хочу записать в летопись, что приключилось в небе, в канун кануна октябрьских ид, в консульство Азиния Марцелла и Ацилия Авиолы, в обновленном году, в самом начале нынешнего счастливого века. [Не погрешу в рассказе моем личными счетами]: не найдете в нем ни [клевет] ненависти, ни комплиментов [своему человеку]. Так и буду резать правду-матку. А если кто вздумает ко мне приставать, откуда я взял все это, так ведь, во-первых, буде мне не угодно, я могу и не

отвечать. Ну-ка, кто меня заставит? Я человек свободный: это я твердо знаю, — да, свободный с того самого дня, как протянул ноги покойник, который так хорошо оправдывал пословицу: «Не родился царем — так родись дураком». А если соблаговолю отвечать, скажу первое, что придет в голову. [Что, в самом деле, за новая мода?] Когда это было, чтобы от историка требовали: подай свидетелей, да еще под присягой? Однако, если бы необходимо потребовался свидетельский авторитет, обратитесь к тому [почетному гражданину], который удостоился видеть, как возносилась на небо Друзилла. С равным правом он вам засвидетельствует, что видел и Клавдия, как он на том же пути ступал non passibus aequis. [Дело-то в том, что] — хочет не хочет мой свидетель, но видеть все, что творится на небе, он обязан [уже по официальному своему положению]. Ведь он инспектор Аппиевой дороги, а, как вам известно, именно по ней проследовали к богам и божественный Август, и Тиберий Цезарь. Однако, если думаете расспросить его, то советую — наедине: в большом обществе он молчит, как рыба. Потому что [обиженный человек]. После того, как он, при всем сенате, принял присягу, что видел, как Друзилла восходила на небо, и — в награду за этакое-то драгоценное сообщение! — никто его видению не поверил, он клятвой зарекся, что отныне он [ничего знать не знает и ведать не ведает, и] не доказчик, если даже при нем, среди бела дня, на форуме убьют человека.

Так вот от него-то я и разузнал кое-что и передаю вам дело, как слышал. Дело достоверное, дело ясное, как день, — и дай Бог за него моему человечку такое же здоровье, богатство и успех!

II. Се уже Феб нам сиял кратчайшими днями.

Роги гордыни во тьме сонная нощь возращала,

Цинтия царствий своих уже расширяла победы,

Чудище злое Зима губила приятные блага

Осени щедрой, и — зря, как дряхлеет на лозах

Вакх, — виноградарь снимал запоздалые, редкие гроздья.

Думаю, что вы лучше поймете меня, если я просто скажу: стоял октябрь месяц, день — канун кануна октябрьских ид. Часа не смогу определить вам в точности. Скорее два философа сойдутся во взглядах, чем двое часов во времени. Во всяком случае дело было между шестым и седьмым часом. Ну, вот какая проза! [недоволен читатель, Бери пример] с поэтов: не довольствуясь восходом и закатом солнца, уж как они надрываются, чтобы воспеть также и полдень, — так неужели ты-то пропустишь так просто этот час, да еще такой удачный?

Феб в колеснице уже соделал пути половину

И, повернувши к ночи, ослаблял, в усталости, возжи,

Нам с косогора небес умеренный свет ниспуская.

III. Пришло Клавдию время испустить дух свой, но дух никак не мог найти выхода. Тогда Меркурий, всегдашний поклонник его талантов, отводит в сторонку одну из трех парк и говорит ей:

— Злокачественная ты женщина! Что тебе за радость мучить этого горемыку? Ну, право же, не стоит так долго пытать его. Ведь вот уже шестьдесят четвертый год, как он вот этак-то барахтается, ни жив, ни мертв. Ну, что ты имеешь против него? Порадуй астрологов: дай им хоть однажды сказать правду. Ведь, с тех пор, как он стал

государем, они хоронят его каждый год, каждый месяц. Правду сказать, оно и неудивительно, если они путают:[как им знать час его, когда у него] нет данных для гороскопа? Ведь никто же никогда не почитал [это чудище] человеком, родившимся, [как все добрые люди]. Делай же свое дело! Соверши должное свершиться!

Полно! рази! в опустелом дворце

пусть достойнейший правит!

— Ах, батюшки, — отвечала на то Клото, — а я было хотела чуточку позадержать в нем жизнь, чтобы он успел пожаловать в римские граждане ту остатнюю крошечку перегринов, которые какими-то судьбами еще гражданства не получили. Ведь это же и была задача Клавдия — одеть в тоги всех греков, галлов, испанцев, британцев. Ну, — так как, действительно, надо же оставить несколько перегринов хоть на племя, да и твое желание — мне приказ, — то уж будь по-твоему!

И вот открывает она ларчик и вынимает из него три веретена: одно — Авгурина, другое — Бабы, третье — Клавдия.

— Вот, — сказала она, — три [ближайшие кандидаты в мертвецы]: я уморю их на протяжении одного года и в короткие промежутки, [нарочно] затем, чтобы не отпустить Клавдия [тот свет] без свиты. Потому что как-то неловко, знаешь, вдруг [взять, да и] оставить одним- одинешенька человека, который привык видеть, целыми тысячами, позади себя — свиту, впереди себя — стражу, кругом уличные толпы. Ну, и собутыльники [ему нужны же: думаю, что] эти будут — как раз по вкусу.

Так рекла.

И, пряжу смотав с ужасного взору

Веретена, порвала времена жизни царско-дурацкой,

Парка ж Лахеза, главу, как на праздник украсив,

Вздев на чело и власы свои лавр Пиэрийский,

Ловкой рукой начинает сучить из белейшей шерсти

Снегоподобную нить. Но, покорен искусной работе,

Быстро меняется цвет, и на пряжу дивуются сестры.

Бедная, грубая шерсть обратилась в металл драгоценный,

Веком сплывают златым с кудели прекрасные нити,

Нету конца им, — сучат парки счастливую пряжу,

Полные руки напряли и рады: приятна работа.

Труд сам собою кипит: кружась без всяких усилий,

Веретено удлиняет нежнейшие нити:

Вещие век перепряли Тифона и Нестора годы!

Тут же и Феб; он им песней ворожит, и счастье пророчит:

То он, веселый, в кифару ударит, то пряжу направит.

Песня вниманье живит и время труда сокращает.

Так, в чарованьи восторженном брата кифары и песен,

Парки запрялись: уже человеческой жизни пределы

Славная нить превзошла. Но Феб: — Не ленитесь, о, парки!

Дайте ему пережить все сроки смертного века.

Пусть на меня будет он и лицом, и изяществом сходен,

Пением, голосом также не хуже. Усталому миру

Эру блаженства он даст и уста законам развяжет.

Как Люцифер, затмевающий робкие звезды;

Или как Геспер встанет на снова звездное небо;

Или как Солнце, когда, ночь одолевши, Аврора

Алая день приглашает к рассвету — и Солнце вселенной

Вдруг улыбнется лучом, колесницу из тьмы воздымая:

Вот каков Цезарь у нас! Вот как увидит Нерона

Рим: от чела его — тихие теплые светы,