Зверь из бездны том I (Книга первая: Династия при смерти)
Шрифт:
— А я было думал, что ты Геркулес, храбрейший из богов, окажешь мне протекцию у остальных твоих товарищей и — в случае, если бы от меня потребовали поручителя к удостоверению моей личности (notorem), я собирался указать на тебя, так как ты меня отлично знаешь. Поройся-ка в памяти: ведь, это я — тот самый, кто [надоедал] тебе, разбирая перед храмом твоим судебные тяжбы — по целым дням, не щадя себя даже в [каникулярные] месяцы, июль и август. Тебе известно, сколько неприятностей претерпевал я там [одним уже тем], что денно и нощно слушал прения адвокатов. Попади ты в подобные обстоятельства, то, хотя ты молодец и охотник блеснуть трудным подвигом, ты предпочел бы [вторично] вычистить Авгиевы конюшни: ты не мало перевозил навоза, но я много больше тебя! Но, так как я хочу...
Значительный пропуск в рукописи
Предполагаемое
...Не удивительно, что вломился в заседание: ты привык действовать со взломом. Но скажи же нам, пожалуйста: каким богом, по твоему, можем мы обернуть этого чудака? [бог по ученью Эпикура] из него не выйдет: этот поб , (сам хлопот не имеет и других ими не обременяет). Бог стоической школы? Да, ведь, Варрон говорит: ему надо быть круглым, [как фаллус], без головки и крайней плоти? Куда же этот годится? Для стоического-то бога в нем, пожалуй, еще есть кое-какие данные: хотя бы то обстоятельство, что, как вижу, у него нет ни сердца, ни головы. Если, [любезный] мой Геркулес...
Следует совершенно испорченное место, восстановляемое, опять-таки, лишь предположительно. Очевидно, было Геркулесом сделано какое-то предложение, чрезмерно выгодное для Клавдия, а потому оно и вызывает чью-то жестокую отповедь:
— Да если бы он просил подобного пожалования даже от Сатурна, праздники которого этот удивительный принцепс, воистину государь Сатурналий, растягивал вместо месяца на целый год, — и то, не получить бы ему. А он просит производства в такие боги от Юпитера, которого он поскольку это от него зависело, обвинял в кровосмешении. Потому что казнил же он зятя своего Л. Силлана. А за что? позвольте спросить? За то, что сестру свою, первую красавицу из всех барышень Рима, которую все прозвали Венерой, он предпочел произвести в Юноны.
— Да позвольте, — возразил [Клавдий], — почему же ему именно сестра понадобилась?
— Дурак! — оборвал его бог, — поди, поучись законам. Разве в Афинах это не дозволено на половину, а в Александрии — целиком? Что в Риме, без твоей цензуры, мышь муки не полижет, так ты и к нам сюда пришел нравы наши исправлять? Что он проделывал у себя в спальне, я не приберу приличного названия. А туда же явился на небо сыщиком язв наших, да еще и в боги лезет. Как будто мало той нелепости, что ему построен храм в Британии, где дикари поклоняются ему, как богу, и молитву сочинили:
(Да убережемся, дураче, злобы твоея!)
IX. Тут, наконец Юпитер спохватился, что присутствие посторонней публики не допускается в курии ни при объявлении постановления, ни при дебатах.
— Отцы-сенаторы! — возгласил он, — это ли допрос, который я разрешил вам? Загалдели, как на базаре. Напоминаю вам устав курии и призываю вас к порядку. Что подумает о нас этот человек, каков бы он там ни был?
Удалили Клавдия из заседания. Первое слово предоставляется сенатору Янусу, почтенной особе, назначенной на очередное консульство, начиная с будущих июльских календ пополудни. Отче Янус — плут лукавейший: всегда смотрит , — будущее провидит, а прошлое в запасце держит. Как практик форума (там ведь и квартира его), он развел столько блестящего красноречия, что стенограф не успевал записывать. Вот почему и я оставляю речь его без отчета: неудобно же мне передавать своими словами его прекрасные фразы. Он подробно распространился о величии богов: нельзя раздавать честь обожествления направо и налево первому встречному.
— В старые годы, — говорил он, — сделаться богом было великой задачей; теперь вы довели до того, что почести этой грош цена. Итак, с оговоркой, что я отнюдь не имею в виду какой-либо определенной личности или частного случая, имею честь предложить законопроект, чтобы, начиная с нынешнего дня, не производился в боги никто из тех, кто : (кормится плодами пашен), ни из тех кого кормит (плодоносная пашня). А кто, в противность сему сенатусконсульту, сделается богом и закажет свое, в таком виде, живописное ли, скульптурное ли, изображение, — того сажать [в ад], к ларвам, с тем, чтобы на ближайших играх выпустить его в качестве гладиаторского ученика:
Затем очередной голос получает сенатор отец Дис, сын Вики Поты и тоже назначенный консул, — из менял, алтынный прибыльщик. Этот за большими барышами не гнался, а пробавлялся помаленьку, приторговывая дипломниками на право гражданства. Подступил к старику Геркулес, с грацией поклонился и, [так как Диспитер был подслеповат и глух], вежливо коснулся кончика уха его. Тогда старина предлагает свою редакцию к порядку дня в таких выражениях:
— Поелику божественный Клавдий связан кровным родством с божественным Августом, а равно принимая во внимание, что он уже и сам возвел в богини бабку свою, божественную Августу; поелику сказанный Клавдий мудростью своей значительно превосходит всех остальных смертных, а, главное, в том соображении, что пора же республике дать в компанию Ромулу кого-нибудь, способного тоже ferventia rapa vorare (лопать печеную репу), — предлагаю: быть божественному Клавдию от сего дня богом, на том же праве и с теми же полномочиями, как другие, обоготворенные раньше его, а протокол о том включить в «Метаморфозы» Овидия.
Мнения разделились — однако, Клавдий, по-видимому, должен был выиграть свое дельце. Потому что Геркулес, почуяв успех, ковал железо, покуда горячо, перебегал от одного сенатора к другому и нашептывал:
— Ну, что нам ссориться? Порадейте мне: я в этом деле заинтересован. В другой раз вы чего-нибудь искать будете, — то я вас поддержу: рука руку моет.
X. Но вот наконец, слово, в порядке очереди, доходит до божественного Августа. Он встает и произносит чрезвычайно сильную речь:
— Отцы-сенаторы, вы все свидетели, что с тех пор, как меня произвели в боги, я ни разу не брал слова. Я привык заниматься только моими собственными делами. Но я не в состоянии далее сохранять маску равнодушия и сдерживать скорбь, тяжелую боль которой делает еще острее горький стыд. Для того ли я водворил мир на суше и море? на то ли укротил гражданскую войну? для того ли упорядочил государство законами, украсил Рим строительством? Не нахожу достаточных выражений, отцы-сенаторы: все слова ниже моего негодования. Так что остается мне лишь одно — занять у Мессалы Корвина, блестящего оратора, его известную сильную фразу: «он лишил государство всех прав!» Отцы-сенаторы! Этот субъект, представший нам с таким видом, будто он и мухи не тронет, казнил людей так же легко и часто, как собака мочится. Но что уж! не мне говорить обо всех этих убийственных правонарушениях. Не достает слез на общественные печали, когда посмотрю на домашние бедствия. Итак, о первых я умолчу, а вторые благоволите заслушать.
Следует совершенно испорченная греческая цитата, которую я пропускаю, так как все ее толкования натянуты и нелепы.
Этот сударик, которого вы видите, десятками лет прятался за мое имя — и чем же отблагодарил меня? Умертвил двух Юлий, правнучек моих: одну казнил мечом, другую уморил голодом, — да правнука Л. Силана. Смотри, Юпитер: вина Силана, конечно, подобна твоей, — тебе будет неловко, если этот [лицемерный святоша] займет место в нашем кругу.
Скажи мне, божественный Клавдий, на основании каких законов ты осуждал на смерть всех этих мужчин и женщин, тобой умерщвленных? Ведь ты же ни о ком не произвел предварительного следствия, никому не дал представить оправдания, а сразу ставил приговор. Это ли суд правый? Нет, на небе так нельзя!
X. Вот Юпитер. Он правит множество лет. И что же? За все время он только сломал ногу одному Вулкану, которого
,
(За ногу взял и швырнул от порога небесного дома.)
Когда он рассвирепел на жену, то, правда, подвесил ее [на воздусях], но — не убил же, господа? Ты же умертвил Мессалину, которой я приходился двоюродным прадедом, как тебе прихожусь двоюродным дедом. Что? говоришь: ты ничего не знал? Да разразят тебя боги: то, что ты казнил, даже не зная о казнях, еще подлее, чем самые казни твои! Он шаг за шагом шел по стопам покойника Кая Цезаря. Тот умертвил тестя: этот — и тестя и зятя. Кай Цезарь запретил сыну Красса носить фамильный титул Великого, — этот Крассу титул возвратил, а голову снял. В одной только этой семье он погубил Красса Великого, Скрибонию, Тристионию, Ассариона: все это — коренная знать, а в особенности Красс: он был такая дубина, что даже годился бы в цари.