Зверь из бездны
Шрифт:
Крылатые люди очутились в круговороте всех этих страшных потрясений. Содрогалась почва, полыхали пожары, повсюду стоял грозный гул разбушевавшихся стихий, земной мир рушился и, казалось, ничто не могло спасти его. Так бы и случилось, если бы не крылатые люди. Они обладали удивительными психическими силами, способными уберечь гармонию земных и небесных событий, сохранить равновесие Космоса. Сконцентрировав психическую энергию всей расы, крылатые люди смогли предотвратить катастрофу, изменив траекторию движения приближающейся планеты-убийцы. У них не хватило сил выбросить непрошеную гостью назад, в межзвездные космические
Психические силы удивительной расы крылатых людей спасли Землю и сохранили гармонию Космоса…
Земля неузнаваемо изменила свой лик, Земля была истерзана и изранена, но все-таки — спасена. Спасена ценой существования расы крылатых людей. Израсходовав все силы в отчаянной борьбе за сохранение планеты, крылатая раса пришла в упадок, и исчезла, и не осталось никакой памяти о ней… И новые расы, сменявшие друг друга на Земле, ничего не ведали о том, что мирно сияющая в ночном небе красавица Луна — это памятник тем, кто спас Землю.
Крылатая раса исчезла с Земли, но не исчезла из бытия, потому что никто и ничто не может исчезнуть из бытия — оно многогранно и многослойно, оно всюду и всегда, оно является всем, и даже небытие — только одна из форм его существования. Крылатые люди перешли в другой слой бытия и сохранили память о прошлом.
Ника принадлежала к расе крылатых людей.
Ника…
Когда солнце наполовину скрылось за синими холмами, в воздухе над заливом возникла точка, превратившаяся в белую птицу. Птица легко скользила над землей, приближаясь к дому.
Он улыбнулся и медленно поднялся с кресла. Пересек комнату и спустился по мраморной лестнице в небольшой зал. Остановился напротив белых с золотом дверей и начал ждать. И наконец двери распахнулись и прекрасная крылатая женщина вошла в зал.
Позже, когда стихла музыка и вновь застыли только что бывшие живыми картины, и появилась в небе за окном большая голубая звезда — она была видна из любого окна! — он попросил:
— Возьми меня с собой. — Он прикоснулся к ее плечу. — Возьми меня туда, куда ты улетаешь каждое утро.
Она с ласковой улыбкой посмотрела на него, потерлась прохладной щекой о его руку.
— Но ты же не умеешь летать, милый Леонардо.
— Возьми меня с собой, — повторил он.
Она долго молчала, задумчиво поглаживая выпуклую поверхность неведомого ему музыкального инструмента. Потом сказала:
— Хорошо. Я возьму тебя с собой. Ты сможешь летать, сегодня ночью я позабочусь об этом.
— Я умею летать, — сказал он, — только еще никогда не летал. Я умею летать.
Она улыбнулась:
— Хорошо, Леонардо. Утром мы полетим вместе. Утром я приду к тебе и мы полетим. — Она встала, удивительная, прекрасная, подобная ангелу. — Я прощаюсь с тобой до утра.
— Почему ты всегда уходишь? — тихо спросил он, касаясь ее нежной руки.
Она пристально посмотрела на него и ответила:
— Так нужно, Леонардо. Пока так нужно.
Он, внутренне возликовав, отметил зто «пока» и произнес, улыбнувшись:
— Мне все чаще приходит в голову мысль, что по ночам ты превращаешься в кого-то другого. Сбрасываешь крылья и… — Он осекся под ее взглядом.
— Пока так нужно,
И вновь, как и каждый вечер, тихо закрылись за ней высокие, белые с золотом двери.
Ему не хотелось спать, ему никогда не хотелось спать. По ночам он любовался голубой звездой, слушал тишину, бродил по дому. Ему было очень хорошо и он совершенно ничего не помнил о своем прошлом. Да и было ли у него прошлое? Все свое существование — и прежнее, и теперешнее — он связывал только с этим домом, только с ней, изумительной Никой, златовласой крылатой женщиной, сравниться с которой не мог никто, никогда и нигде, ни в каких мирах любых Вселенных…
Он вернулся к своему окну, удобно устроился в мягких объятиях кресла и, не думая ни о чем, начал всматриваться в звездное небо. Он не знал, откуда взялись эти небесные огни, почему они именно такие и каково вообще их предназначение. Они были красивы, а ведь красота вполне достаточное основание для того, чтобы бытие вещей проявилось. Голубая звезда сияла в вышине как символ покоя и вечности. Глядя на нее, он погружался в привычное сладостное оцепенение, переставал чувствовать собственное тело и медленно растворялся в лучистой бесконечности. Бесконечность совсем не страшила, бесконечность была уютной, как кресло, она манила, она убаюкивала, она впускала в себя и заключала в себе, даруя отрешенность и покой.
Голубые лучи сверкающим дождем пролились на землю, на равнину, поросшую цветами. Цветы превратились из золотых в голубые, и в голубом сиянии, расплескавшемся в ночи, вознеслись над ними три черные колонны, три высокие колонны, стоящие рядом на черном постаменте. Колонны тянулись к голубой звезде, и вершины их терялись в небесах. У средней колонны застыла женщина в темной одежде.
Хотя все вокруг было хорошо видно в голубом свете, льюцемся с неба, он не мог разглядеть лица женщины. Какое-то воспоминание шевельнулось в его душе, шевельнулось — и тут же исчезло. Голубой сверкающий дождь иссяк, колонны слились с ночной темнотой, и женщина в темной олежде исчезла в ночи. В окружении звездных россыпей сияла в небесах удивительная голубая звезда.
У него почему-то на мгновение сжалось сердце. Он встал, высунулся в окно и вдохнул неподвижный ночной воздух, в котором чувствовался едва уловимый вкус моря. Прислушался к себе и, не обнаружив ничего тревожного, необычного, направился бродить по безлюдным комнатам в тайной надежде отыскать наконец заветную дверь к Нике.
Но, как и раньше, он не нашел эту дверь. Ему показалось, что музыка сегодня звучит немного не так, как раньше — не то чтобы хуже, но как-то по-другому. Ему показалось, что разные безделушки на столах, полках и за прозрачными дверцами шкафов тоже выглядят как-то не так. Ему показалось, что чуть-чуть иными стали картины на стенах, что появились в них неуловимые изъяны, хотя какие это изъяны и есть ли они на самом деле, он все-таки определить не мог. В свете люстр он рассматривал свое отражение в многочисленных настенных зеркалах. Он подходил вплотную к зеркалам, впиваясь глазами в глаза отражения, и медленно пятился, пристально наблюдая за зеркалом. Везде, во всех зеркалах, было одно и то же: какие бы движения он не совершал, его отражение оставалось неподвижным, словно было вовсе не отражением…