Зверь из бездны
Шрифт:
…По дороге к нуль-порту я старался не думать о Славии, старался ни о чем не думать, но в голову лезли какие-то странные мысли. Никогда не доводилось мне размышлять о подобных вещах, но, видно, таилось что-то во мне, лежало до поры в одной из пещер подсознания — и вот теперь пробудилось, вылезло из пещеры, из темноты, поднялось из глубин, обрело форму и стало отчетливым.
Я любил свою работу, она была для меня интересной, но вот что думалось мне сейчас, в авто, мчащемся к нуль-порту: наверное, в жизни каждого человека бывает такая граница, за которой наступает состояние какой-то полуобреченности и приходит понимание, что лучшего уже
Значит — все впереди? Спираль, сузившись до размеров точки, вывернется наизнанку и начнет расширяться, и бытие твое вновь заскользит по виткам все выше и медленнее — до противоположного ее конца и нового выворота… Или же вообще не будет никогда предела все расширяющимся и расширяющимся виткам?..
Это были не мои мысли. То, что представилось мне в спешащем авто, никак не могло быть моими мыслями. Я еще не дошел до своей границы и не думал еще ни о чем таком… Это было знание, долетевшее из будущего… или оставшееся от прошлого…
Что-то не в порядке было у меня с головой, но все-таки основа прослеживалась без труда: не о монотонности жизни на самом деле думал я; на самом деле я думал именно о безнадежности и финальной точке, и думал я об этом, потому что знал: Славия обречена. Славия умрет. Вот главное, а все остальное — туман, скрывающий направление удара.
Вот! Я выпустил на волю самую главную мысль, я позволил оформиться самой главной и единственной мысли, позволил ей вырваться из хаоса других, маскирующих мыслей — и, стиснув зубы, остановил авто и уронил голову на щиток управления, застонав от боли. Не физической, а той, другой, которая гораздо страшней…
Я не предполагал — я знал; я вновь, как это случалось уже не раз, воспринимал сигналы из будущего… Я знал: Славия умрет.
Проносились мимо авто, голубело небо, в траве лежали первые желтые листья. За десятками горизонтов готовилась к вторжению зима.
И еще я знал другое, и готов был завыть от отчаяния. Я знал, почему Славия оказалась в зоне отдыха в Северных горах, у перевала, неподалеку от долины Кордильера. Я знал, почему она вслед за мной оказалась на Журавлиной Стае.
Я все-таки завыл, молча, еще сильнее стиснув зубы, и выл долго, долго, долго…
25
ЖУРАВЛИНАЯ СТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПОСЛАНИЕ
Не в силах моих было провести несколько часов в ожидании нуль-переброски на Журавлиную Стаю, поэтому я поступил по-другому. Изучив схему-расписание всех перебросок в Ассоциации, я выбрал рейс на Черный Дрозд, а оттуда, не выходя из тамошнего нуль-порта, переместился на Фламинго. И уже с Фламинго, прыгая, как космический кенгуру, от звезды к звезде, добрался до Журавлиной Стаи. Такой вариант был, в общем-то, не самым удачным, потому что мое прибытие пришлось на глубокую ночь — но я просто не мог бездействовать.
Вместо флаерокиба
С авто все решилось без проблем и вскоре я, оставив позади нуль-порт с разноцветными огнями магазинчиков и кафе, углубился в темноту — одинокий человек, ведущий авто по прямому шоссе под беззвездным, забывшимся в тяжелом сне небом. Передав управление автеру, я скорчился на сиденье, стараясь хотя бы задремать. Наверное, это мне в конце концов удалось, потому что, открыв глаза, я обнаружил, что мрак слегка поредел, не в силах больше удерживать натиск рассвета.
Придорожные деревья, полосы кустарника; иногда, в отдалении, какие-то одинокие огоньки; плавный спуск в низину — плавный подъем… Выскочило откуда-то встречное авто, пронеслось мимо — и в окне его я успел заметить Славию, целую и невредимую Славию, живую и здоровую Славию, задумчивую, как всегда… Она тоже заметила меня — и улыбнулась, и улыбка ее вышла печальной…
«Подожди!» — попытался крикнуть я — и очнулся от собственного стона. Серый безрадостный рассвет занимался над Журавлиной Стаей.
Некоторое время я пытался понять, что же такое необычное было в привидевшемся мне облике Славии — и наконец понял: ее одежда. Не брюки были на ней, и не юбка, а пышное длинное платье с кружевами, великолепное платье цвета рубина, похожее на одеяние королев и принцесс из детских книг.
Безликое серое утро уже окончательно выдавило за горизонт остатки унылой ночи, когда я въехал в Мериду-Гвадиану. Сверяясь с маршруткой, я довольно быстро добрался до городского управления полиции, возле которого застыли в ожидании десятка два авто. Тревожно сжималось сердце, все вокруг было серым и тоскливым…
Прим-ажан Флориан Дюранти словно ждал меня, стоя у окна в своем аккуратном кабинете, где каждая вещь имела собственное и единственно допустимое место. Рыжеволосая секунд-ажан Жанна Липсон, «Жанна секунд-ажанна», сидела в кресле у столика и пила кофе. Увидев меня, она поднялась, провела ладонями по бедрам, оправляя юбку, и во взгляде ее мне почудилось осуждение.
— Здравствуйте, — сказал я, остановившись у двери.
Флориан Дюранти повернулся от окна. Секунд-ажан Липсон молча кивнула. Вид у нее был недружелюбный. Ей-Богу, по-моему, она была уверена, что я во время первого посещения Журавлиной Стаи успел разбить сердце несчастной журавлинианки и та попыталась покончить с собой, бросившись в пропасть, когда я, отбывая назад, на Соколиную, не оставил ей никакой надежды на лучезарное будущее. «И вы, Грег, не лучше многих», — вот что говорил взгляд госпожи Липсон. Если только я не придавал ему то значение, которого не было и в помине.
— Здравствуйте, господин Грег. — Флориан Дюранти подошел ко мне и мы пожали друг другу руки. — Я чувствовал, что вы вот-вот должны приехать. Мы получили распоряжение господина Суассара об этом нейролептике, без комментариев, но выводы сделать не так уж трудно. Тем более после предупреждения относительно господина Минотти. Хотя, честно говоря, просто в голове не укладывается… Неужели такое возможно?
— Всему тому, что происходит в нашей реальности, совершенно безразлично, как мы к этому относимся и знаем ли мы о том, что происходит, — машинально ответил я, думая о другом.