Зверь из бездны
Шрифт:
— Ничего, — повторил Бохарт, тщательно высвечивая все вокруг. — Никаких сокровищ древних королей. И королей тоже нет.
Он двинулся дальше, к повороту, поводя фонарем из стороны в сторону. Стан, Рональд и Деннис бродили, обшаривая углы, неподалеку от входа, там, куда доставал утренний свет, а я пошел вместе с Бохартом.
— Рон, проверь еще раз ультраскопом, — обернувшись, сказал дубль-офицер. — Чтобы сомнений не оставалось.
За поворотом пещера сузилась и вскоре окончилась клинообразным тупиком — точь-в-точь как хвостик запятой. И это было все.
— Финиш, господин Грег, — вздохнул Бохарт. — Будем искать другие варианты. Два уже есть: возня с Ковачем
Он повернулся и направил луч фонаря к выходу, а я продолжал смотреть в темноту тупика. И что-то мне там померещилось… Будто бы мелькнул там какой-то отблеск… Даже два: золотистый — и багровый.
Еще ничего не успев подумать, я невольно шагнул к этим уже пропавшим отблескам, шагнул, хотя вовсе не собирался этого делать…
Сзади раздался оклик Патриса Бохарта:
— Куда вы, господин…
Все звуки оборвались, словно обрезанные ножом. Я так и не успел сделать второй шаг…
30
СЕРЕБРИСТЫЙ ЛЕБЕДЬ. МЕТАМОРФОЗЫ
Кружилась голова, веки были тяжелыми и никак не хотели подниматься. В памяти суетились обрывки каких-то воспоминаний, мелькали полустертые образы, которым ничего не соответствовало в реальности («А где она, реальность?» — задал вопрос кто-то внутри, из глубинных закоулков), и казалось, что чья-то невидимая рука разрывает и разбрасывает по ветру клочки картин, до сей поры аккуратно, чинно и в строгой последовательности развешанных на белых стенах огромного зала. Ветер, налетая порывами, разносил клочки по беспредельному пустому пространству («В пустоте не может быть пространства», — слабым отзвуком донеслось из глубин) и они, осыпаясь тусклым, но все-таки разноцветным дождем, собирались лужицами, сливались, медленно перетекали друг в друга и растворялись в пустоте. («Это не те образы», — приглушенно кричали издалека, из-за пределов пустоты («А разве у пустоты есть пределы?»), кричали отчаянно и безнадежно). И вновь сыпался, сыпался, сыпался бесконечный дождь, дождь образов, дождеобразы, образодождь… в беспредельной пустоте, в беспредельности пустоты, в пустой беспредельности, в беспретоте… в пустодельности… В беспре…
Все — обман, все — иллюзия, видимость, кажимость, все — тысячекратно меняющиеся, застывающие и вновь меняющиеся лики пустоты. Под одной иллюзией скрывается другая, под другой — третья, четвертая, пятая… и так до бесконечности, до беспредельности… пустодельности… Недолговечны раскрашенные маски пустоты («Наверх! Наверх!» — взывали из водоворотов иллюзий), и вот — проливаются они тусклым дождем, обнажая пустоту, единственную реальность, неустанно играющую в воплощение, которое обязательно преображается в свою противоположность — развоплощение…
И вновь, подхваченные вихрем, метались образы — ничего не значащие отпечатки единой основы, зовущейся пустотой, беспретотой… На миг отражались в чем-то… отражали что-то… («Не те! Не те!..») Метались, растекались, проливались непрерывным дождем…
Иногда на мгновение проступало полузнакомое, вызывая нечто, подобное трепету — в ответ…
Тонкая длинноногая девушка в светлом платье на вершине невысокого холма, зеленую голову которого делит узкий пробор тропинки. Девушка среди скошенной и расстеленной сушиться на солнце травы — похожа на старшую дочь… Потом, через несколько лет, она уедет в Штутгарт, выйдет там замуж и перестанет придумывать сказки для Грустного Малыша…
Крепкий кривоногий мужчина, заросший черной бородой — приятель Билл, непревзойденный мустангер. Ему суждено умереть ночью, верхом на коне; стрела
Долина, поросшая золотистыми цветами — золотистое море до самого горизонта. В воздухе величаво кружат большие желтогрудые птицы, образуя несколько медленно вращающихся колец. Это эдемские орлы вершат прощальный ритуал перед отлетом в Новый Египет — наступает пора брачных боев. А долину укроет снег, и погаснут золотистые огни цветов…
Черный храм с черными куполами у спокойной вечерней реки — дрожат свечи. Там говорят с Творцом — но с другим, с совершенно другим…
Платок до бровей, печаль-тоска на душе, босиком по осенней раскисшей дороге, по холодной жиже, от селения к селению. В руках посох и узелок с куском хлеба… Печаль-тоска на душе… «Люди добрые, помогите…» Имя мое — Мария, путь мой — в никуда… Так вот чье это тело, так вот кто я — Мария…
(«Нет! Нет!» — прорвалось из глубин).
Я — Мария?
(«Нет! Опомнись! Очнись! Очнись, Лео!»)
О Боже! Дрогнула пустота, иссяк образодождь, почернели и рассыпались пеплом последние клочки — и исчезла беспредельность, уступив место темноте. Вернулось ощущение собственного тела. Вернулось ощущение собственного «я», только что томившегося взаперти в лабиринтах подсознания.
С век моих словно свалились тяжелые камни и я наконец смог открыть глаза.
Я сидел в пыльной пожухлой траве у тропинки, ведущей через плоскую равнину, смыкающуюся на горизонте с бесцветным небом. Осмотревшись, я убедился, что равнина, покрытая короткой высохшей травой, занимает все видимое пространство. Еще я обнаружил, что в небе нет солнца, но, тем не менее, вокруг светло, и что горизонт здесь гораздо ближе, чем на Серебристом Лебеде. Стояло полное безветрие, не раздавалось никаких звуков, словно я был изолирован в камере, принявшей вид неведомой равнины. Если я поневоле совершил нуль-переход (без всякой видимой аппаратуры!), то попал, вероятно, туда, откуда доставлялся в пещеру товар. Место было совершенно незнакомым.
Все это, конечно, не могло оставить меня безразличным, но гораздо больше сейчас меня занимало и тревожило другое. Я прекрасно помнил все, что случилось перед тем, как я попал сюда, в эти неизвестные края. «Покои Мнемосины», катер Лайоша Ковача, полет на остров, поиски в расселинах скал, пещера. Отблески — золотистый и багровый… Провал в темноту…
Но между провалом и этой равниной было что-то еще. Я провалился не только что, не минуту назад. Казалось, даже не дни, а недели, а то и месяцы отделяют меня от последнего моего шага в той пещере. В памяти не осталось почти никаких следов, и я не мог сказать самому себе, где находился и чем занимался в эти дни, недели или даже месяцы. Только быстро тающие отпечатки, только пропадающие следы каких-то скитаний (где?), встреч и разговоров (с кем?), попыток пробраться за стены (куда? вперед? назад? что это за стены? и действительно ли были стены? пригрезились мне?..) Да и со мной ли все это происходило? И был ли я тогда, в те дни и недели, самим собою, офицером Унипола Леонардо-Валентином Грегом? А если нет — то кем был я?..
Я чувствовал себя вполне здоровым (головокружение уже прошло), я знал, кто я (а ведь все-таки было недавно что-то такое?.. Что-то было?.. Или нет?..), помнил всю свою жизнь и не сомневался, что могу четко разграничить сон и действительность. И все же в моем мироощущении зиял необъяснимый провал, словно некто или нечто стерло все следы случившегося со мной после того шага в пещере. Я не знал даже, как и почему оказался у этой тропинки, ведущей Бог весть откуда и Бог весть куда, почему сижу здесь и долго ли сижу…