Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
С Всеволжска выдачи нет. И мечник растерянно обнаруживает поутру, что пара его холопов сбежала. Прихватив коней и майно. А командир егерей бедолагу успокаивает:
— Не журись, дядя. Мы у беглых всё заберём. По нашему закону: у новосёла — ни нитки, ни волосинки не остаётся. Но тебе не выдадим. Мы ж — Не-Русь.
«Грань» — становится «горячей». Большой крови ещё не было, но это дело нехитрое. А морды — уже били.
И что Андрей на это скажет…?
Сходно между Окой и Клязьмой. Только ещё хуже. Вот зимой бы, пока тамошние болота замёрзли, и довести
Есть вопросы севернее Волги, где мои люди уже к Белозерью подбираются. Заново заселяется ворами да шишами Кострома. И мне это… неприятно. Хрень какая-то в Галиче Мерском. А дальше уже земли, вроде бы, новгородские. Но я так не думаю — мои люди лазают по Сухоне и Двине. Конфликты с новогородцами — как два пальца…
А что Андрей на это скажет?
В Новгороде сидит князем Святослав Ростиславович (Ропак). Ежели вече приговорит да Ропак послушается да подымет свою дружину княжескую да полк новогородский… Да пойдёт вышибать Ваньку-плешивого с Сухоны… А то — и с Волги… А в том полку городовом — пять сотен воинов, от княжьих гридней в бою и не отличишь… Только идти им против меня — по Волге или через Белозерье, через земли князя Суздальского…
А вот что на это Андрей скажет?
Есть тема епархиальная. Пока в Ростове епископа нет. Если Андрей у себя во Владимире в Успенском соборе ножкой топнет, то весь клир тамошний бегом побежит. В земли мои доносить слово божье… Я-то не против — мне попов надо. Но под Ростовского архиерея — не пойду.
А вот что на это Андрей скажет?
Я тянул время: то ледостав, то заботы разные — веялки мои гравитационные, негоразды с сувашами и черемисами… Но понимал: ехать надо.
Последней каплей было… Да как всегда! — Бабы взбесились!
Лазарь надумал жениться.
Факеншит уелбантуренный! Я ж его предупреждал!
Увы, у парня по этой теме — пунктик:
— Хочу! И что б — не понарошку!
Ввести жену в дом — ввести её слуг и служанок. Дом Лазаря — моё посольство. И там возникают, временами, всякие… обстоятельства. О которых за воротами трепать — не след.
Ещё проще: «ночная кукушка — всех перекукует» — русское народное наблюдение.
«Всех» — и меня тоже. И от того, что какая-то… сопливка тринадцати годков будет «куковать» своему благоверному «на постелюшке» зависит взаимоотношения двух гос. образований — княжества Суздальского и Всеволжска-города. Ну, и «будущее процветание всего прогрессивного человечества», естественно.
Надо бы хоть глянуть на ту «кукушку». И её окружение. Хоть прикинуть — какой такой «вороний грай» вскорости образуется у Лазаря в постели.
Так-то девка из приличной семьи, батяня ейный — окольничий княжеский.
Два года назад люди такого уровня Лазаря просто не замечали:
— Что это за прощелыга пришлый по двору поскакивает? Вышибить дурня.
Теперь уже как с ровней разговаривают. А выше Лазарю… А куда? Княжон за бояр, хоть каких — не выдают.
Опять же, Андрей — сам! — посоветовал.
Я
— Сыночка! Единственного! Кровиночку! Роженого-лелеяного! Женить?! Без моего благословения?! Прокляну! И Лазаря! И Андрея! И тестя незнаемого! И тебя, Воевода, за компанию!
А рядом дочки её. То ревмя ревут, то хихикают без останову. Девкам замуж пора, да мать не пускает — ровни ей тут нету. Она ж боярыня! И дочек выдаст только за таких же, горластых. В смысле — с высокими шапками.
Тему эту надо решать быстро — девки созрели.
«Дурманом сладким веяло, когда цвели сады
Когда однажды вечером в любви признался ты
Дурманом сладким веяло от слова твоего
Поверила, поверила, и больше ничего».
Как сады зацветут, так и… дурман в головы-то и ударит. Вот насчёт «и больше ничего»… я не уверен. Может, и не залетят. Но все необходимое для этого — сделают.
Следом идёт Цыба:
— Господине, возьми меня с собой в Боголюбово. Там у меня вещи кое-какие оставленные. Новая хозяйка придёт — уберёт-переложит. А то мужа своего моими тряпками попрекать начнёт.
— Охота поглядеть как мил дружок — другую под венец ведёт?
Стоит, молчит. Нос задрала. Чтобы слёзы, что глаза полнят, на лицо белое — ручьём не лились?
— Свози, господине. Глянуть напоследок. А то… свет белый не мил.
Вот же! Сколько мороки от этих баб!
Однако: «без женщин жить нельзя на свете».
Нет. Нельзя.
Тогда — едем.
…
Дорога. Русская дальняя зимняя дорога…
Не надо иллюзий: это явление — непобедимо. Может, когда-нибудь… какой-то страто-сферо-экзо-гидро-пердо-плазмо-план… С земли? — Не.
«Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она.
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.
Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска…
Ни огня, ни черной хаты,
Глушь и снег…. На встречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне…
Грустно, Нина: путь мой скучен,
Дремля смолкнул мой ямщик,
Колокольчик однозвучен,
Отуманен лунный лик».
«Нины» — нет. «Вёрст полосатых» — не поставили ещё. Ямщик — только-только прорезался. Ещё и слова такого нет! А уже поёт. «То разгулье удалое, То сердечная тоска…».
Набоков говорил, что тоска — понятное только русскому выражение беспричинного духовного страдания. Я — «духовно страдаю»? — Ну, типа. И даже очень!
Вот же сподобил Господь! Второй раз! С таким-то умом, с такой-то душой…! А главное — с таким колючим шилом в заду… уродиться в этой стране!