Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Горох, как я понимаю из отчётов фактора, во множестве скупает мои товары. В таких количествах, что, явно, для перепродажи. Я могу понять куда он дел полсотни стальных топоров. Но десяток «блюд золотых деревянных»? Всем окольничим княжеским враз «поклонился»? Да ещё скотнику, спальнику, стольнику…?
«Наваривает» он хорошо. Это, как я понимаю, третий источник его дохода. Кроме растущей вотчины и щедрой «княжеской милости». «Третий» — по счёту, а вот по суммам…
«Одно
А я не считаю! Я просто… оцениваю.
«Считать деньги в чужом кошельке намного легче, если его отнять».
Могу отнять. Но — не надо. Мужик невредный, дело ведёт разумно — подставлять не следует.
— Вот что, Горох. Не думаю, что обрадую, но знать тебе надо. Я иду в Боголюбово. Разговоры там с князь Андреем будут… об разном. И об торге — тоже. Как князь решит… на всё воля божья. Буду просить у него дозволения открыть дворы торговые во всех больших городках Суждальского княжества. В Ярополче, Владимире, Суждале… Так что торговлишка твоя… Наперёд говорю, чтобы после обид не было.
Загрустил дядя. Озлился. Глянул на меня сурово. А чего на меня смотреть? Испугать? Эх, Горох, я ж тут вроде грома небесного: хоть крестить, хоть пугайся, хоть шаром надувайся… Оно ж всё равно грянет.
Дошло. Вздохнул тяжко.
— Э-эх, Воевода. А я только… Ладно. Спасибо. Что предупредил. А то попал бы… как кур в ощип… А, кстати, как там невестка моя? Жива ещё?
Ну вот, вспомнил. А ведь через ту молодку-вдовушку я тебя и «нагнул». От чего ты нынче и «в гору пошёл». От «сорома», произошедшего из её дурного нрава да уловки в твоём доме живущих баб-«крокодилиц», привёдшей к «вдовы бесчестию». Сколько тогда было эмоций, слов… Сказанных и несказанных. Прошло всё. «Сухой остаточек» да дети малые — осталося.
— Жива. Родила. Мальчуганчик. Вроде — на тебя похож. Да не злись ты. Шучу я. Замуж выдал. За марийского азора. Северные роды тамошние надо под свою руку привести. Вот ею и заплатил. Белая, мягкая. Азор — не нарадуется. Волю мою и веру православную принял. За женой приданое. Да и она, вроде, воем не воет.
«Мы не против того, чтобы женщина торговала своим телом, а против того, чтобы она им спекулировала».
Лучше уж мы сами. «Мы» — государи, правители.
Я, было, подумал, что Горох и денег назад попросит. «В знак взаимной дружбы, любви и согласия». Две сотни гривен, которые я у него тогда шантажом вынул. Но — нет. Хватило
Глава 516
По утру… Факеншит! Бегом-бегом! «Конвой устал!». «Разгон Учредительного собрания» — хан Асадук со своими заявился.
— По велению светлого князя Суждальского Андрея Юрьевича надлежит сопроводить Воеводу Всеволжского. Под княжьи очи. С превеликим поспешанием! Бегом…! О! Тут и бабы есть?!
— Асадук! Ос-сади! Вот сейчас соберёмся, рассядемся, посчитаемся… Эники-беники ели вареники…
Ш-ш-ш, дзынь, бряк…
— Ты чего?! Схренел?! Морда жёлтая!
Асадук, ни с того, ни с сего, выхватил саблю и на меня кинулся. Я ещё толком не проснулся, только и успел в сторону отскочить. Хорошо, Сухан рядом стоял — поймал половецкий клинок своим топором.
Господа! Итить вас ять и прополаскивать! Я чрезвычайно изумлён… формой и интенсивностью вашей мышечной активности! С какого хрена?!
Пацаны! Я в полных непонятках! С чего кипеж?! Попытка покушения на мою, особо ценную в некоторых местах, особу?
Да не делается так! Могли отъехать пару вёрст и там спокойно зарубить! И под лёд спустить. Бесследно.
Не врубизм охренительный. Это меня Боголюбский заказал? Или Асадук от себя играет? Я его, конечно, подкалывал. Но не сильно. Или кто-то ещё за мою голову заплатил?
Мда… На «Святой Руси» есть пример когда одного князя очень похоже… тоже на марше… именно, что слуга прискакал и рубанул…
Бабы только-только вышли на крыльцо. Тут они разом взвизгнули. Но Рада, как наседка, всех тихо-тихо… без шума и крика… стайкой назад… пошли-пошли в дом… Горох тупо хватается за пустой пояс — меч не подцепил. Да и то сказать — ходит по домашнему. В своём же дворе! Его гридни за рукояти мечей схватились, на кипчаков Асадука смотрят. Те — в сабли вцепились и глазами по сторонам — ширк-ширк. А сам хан аж кипит.
— Ты…! Ты зачем…! Нашу мать умай…!
Охренеть… Твою мать…? Ума… что? Или — чем? Бли-ин… Не фига не понятно. Поэтому лучше… а хрен знает — что лучше, когда непонятно… а сабля-то у него уже наголо…
Руку к сердцу, поклон в четверть.
— Извини хан. Но ты зря взволновался. Я ничего про твою мать…
— Кха! Нэ про мою! Ты…! Ты… Умай… Нашу мать! Нашу всехную мать! Всего жёлтого народа…!
«Всехная мать»? Это кто? Богородица? Ещё знаю — Гею, Астарту, Кибелу… Умай?… Не, не знаю.
У меня был настолько глупый вид, что Асадук поверил в отсутствие злого умысла. Периодически ругаясь, кхекая и фыркая, он то убирал саблю в ножны, то вытаскивал обратно, чтобы сокрушенно покачать головой над отметиной, оставленной на добром клинке топором Сухана.