Зверь в Ниене

Гаврюченков Юрий Федорович

Проложенная вдоль берега Королевская улица была замощена плахами. Подгнившие, они вихлялись, брызгала на туфли жижица. Посады возле крепости Ниеншанц обустраивали таким образом, что возле порта и рыночной площади поселились шведы и знатные выходцы из германских земель, за Чёрным ручьём — купцы и ремесленники из Мекленбурга, а за ручьём поменьше отстраивались самые недавние бюргеры наподобие Малисона и всякие финны, так что идти было далеко. Возле каменной кирхи встали. Смотрели на поражённый молнией крест. Омрачённый храм стоял посреди большого церковного двора, обнесённого оградой, в пределах

которой располагалось кладбище. Место это, всегда торжественное, теперь пугало.

— Что делается, — Малисон перекрестился, а вслед за хозяином поспешил осенить себя крёстным знамением его работник.

— Не иначе, Всевышний знак подаёт.

— Дурак ты, Яакко. Не приведи Господь, и избави нас от этих знаков.

Убоявшись неведомо чего, купец перекрестился ещё раз и поспешил прочь, как бы оберегая себя от неведомой напасти. Заговорил о будущем, утешая себя:

— Бог даст, детишки подрастут, я дом надстрою. Да пошире сделаю, вынесу на задворки и подопру столбами, как шведы у себя ставят. Вот у нас на Севере избы рубят сразу просторные, чтобы всем хватило надолго. Они веками стоят, а тут гниют и рассыпаются быстро. Думаю так: здесь дома из кирпича ставить. Кирпич, он хоть дороже леса, а простоит куда дольше. Единственный правильный материал для строительства в Ингерманландии. Из кирпича надо строить, в кирпиче всё будущее!

— Так построй кирпичный завод, — ухмыльнулся Яакко. — Перебей торговлю у мастера Брёйерса.

— Антон Брёйерс на своём «Тегельбруке» делает кирпич печной, калёный, а я буду делать строительный, и не стану ему помехой, — купец остановился у запертой лавки, вытащил из кармана на верёвочке кольцо с ключами. Вынул из проушины замок, а бобыль снял и отставил от двери засов. — А вот если город будет расширяться, я, ей Богу, заведу свой завод, ты попомни мои слова! Истинно тебе говорю, за кирпичом в Ниене завтрашний день.

Лавка «Бери у Малисона» стояла в торговом ряду лицом на рынок, спиной к Средней улице, куда выходили ворота магазина, и к ним удобно было подъезжать на телеге. Не привлекая местоположением, она могла похвастаться разнообразием. На полках лавочной комнаты красовались товары купеческие, привезённые из русских земель: бурки, рукавицы, персидские одеяла, замша, красная и белая юфть, сафьян, хлопчатая бумага, нитки тонкие разные, подбои заячьего меха. Отдельными стопами лежали кожи подошвенные и козловые, шкуры коровьи и овчины. Из магазина доносили ароматный вклад бочки с поташем, куски воска и рыбьего клея. Были на полках и товары заморские: английское сукно, табак трубочный и табак нюхательный, медные котелки, оловянная посуда и даже фаянс, много лет стоящий без движения. Также на магазинном складу водилась выкупленная из королевских амбаров соль, которую охотно забирали русские.

У Малисона было заведено садиться в лавке спозаранку. Народ ещё не начал ходить, а они уже тут как тут.

Не прогадал.

Словно вода в дырочку устремился в открывшуюся возможность первый гость — незнакомец в моряцкой одежде, трёпаной, но не грязной, то есть ещё не спал в канаве, да и рожа не попадалась на глаза.

«С „Лоры“, только сошёл на берег», — прикинул Малисон и добыл из небольшого запаса английских слов приветствие:

—

Гуд монинг.

— Хорошего дня! — обрадовался моряк и, догадываясь, что в Ниене так легче поймут, заговорил на платтдойч как хороший уроженец Антверпена, откуда был, по всей видимости голландской хари своей, и нанят: — Возьмёшь табак?

— Показывай, посмотрим, — Малисон провёл рукой по прилавку, выказывая радушие, однако таким образом, чтобы обозначить и пределы благосклонности.

Закон запрещал покупать у матросов, так как носили они в обход таможни, но все купцы брали по мелочи, с оглядкой, ибо втай выходило дешевле.

Моряк достал из-под полы свёрток, перетянутый чистой верёвочкой. Раздёрнул узел. Свёрток сразу разбух. Табак был не слежавшийся, в меру влажный. Малисон взял щепотку крупных, светлых завитков, растёр пальцами, понюхал. Ароматный был табак и не отдавал плесенью.

«Хорош», — подумал он, но виду не подал.

Яакко наблюдал.

Малисон положил свёрток на чашку весов.

— Ты с «Лоры»? — как бы невзначай спросил он, чтобы матрос не загонялся мыслью о высоком качестве товара.

— С «Лоры».

— Как там капитан Парсонс? — Малисон деловито ставил на другую чашу гирьки. — На борту или в «Медном эре»?

— Вчера вернулся.

— Как его самочувствие?

— Капитан в добром здравии, — матрос наблюдал, как уравновешиваются плечи весов.

Табак потянул на английский фунт. После короткого торга Малисон благодушно отсчитал монеты. Беспошлинный товар, продавать который моряк опасался и в то же время алкал возлияния, самим присутствием своим грел душу купца.

Когда матрос отчалил, Малисон лучезарно улыбнулся и предложил:

— Не желаешь ли раскуриться, Яакко?

— Ещё как желаю! — оживился бобыль.

Они набили трубки. Яакко высек и раздул огонь, а потом услужливо подал трут хозяину. Малисон примял табак в яблоневой чашечке, опустил на него пламя, затянулся несколько раз и вернул трут бобылю. Они стояли в лавке и курили, овеянные прозрачными клубами голубоватого дыма, пронизанного утренним солнцем через открытую дверь.

День начинался хорошо!

— Возьми-ка, Яакко, — достал Малисон свой кисет, пересыпал остатки старого табака бобылю, а себе набрал нового, хорошего.

— Вот благодарю, — от чистого сердца ответствовал бобыль. — А то мы с солдатом скурили всё давеча.

Свёрток с добрым табаком Малисон убрал в укладку, окинул хозяйским взором лавку напоследок.

— Пройдусь, поговорю с людьми, — как обычно сказал он.

Застегнул кафтан, поправил пряжку на пузе и отправился по делам самым важным — разговаривать.

Кабак или по-шведски — кроге назывался «Медный эре», потому что эту монету никогда не брали на таможне. Там было принято расплачиваться серебром. Кроме того, кружка доброго пива стоила медный эре, а кружка лёгкого пива и того вполовину — фюрк. Малисону шведская система нравилась, легко было считать по пальцам. Два медных эре составляли серебряный эре или восемь медных пеннингов. В марке было восемь эре серебром, а в далере — четыре марки. Попадались весомые монеты риксдалеры, за которые давали шесть марок и один эре серебра, но в Ингерманландии они были редки.