Зверь в Ниене
Шрифт:
— Зачем её надо было убивать?
— Судя по обилию крови на ногах, Уту взяли силой. Моряки точно не хотели, чтобы йомфру рассказала об их выходке. Я бы не захотел.
— Может, ты и убил?
— Хозяева видели, что я спал этой ночью на своём сундуке, — деловито возразил Клаус Хайнц и ласково улыбнулся: — А кто видел тебя?
— У меня есть два свидетеля, — серьёзно ответил бургомистр юстиции. — Оружейный мастер Вигстрём и серебряных дел мастер Оскар Пиль. Мы сидели у Вигстрёма всю ночь, с его домочадцами и прислугой.
— Никто не спал?
— Мы — нет, и им не пришлось, — углы
— С них и начну опрос, — Клаус Хайнц поднялся, собрал бумаги, взял от стола трость и, опираясь на неё, вышел.
У ГОРОДСКИХ ВЕСОВ
Двадцать ящиков забили магазин до отказа, так что пришлось ставить в лавке возле двери, оставив узкий проход. Малисон сбыл все кожи, юфть, сафьян и замшу, покрыв две трети своих затрат, а на остальное выписал вексель. Капитан Парсонс дал ему расписку в получении платы за вино, так что было, что показать в ратуше. Оставалось добыть недостающие средства. Купец не потратил на эту сделку ни одной своей монеты и теперь уже твёрдо вознамерился не расставаться с серебром во что бы то ни стало. Он задумал взять долю деньгами и расплатиться с Парсонсом товарами. Зачем капитану деньги? Шкипер прибыл торговать, вот и пускай везёт на родину себе в прибыток.
Торговая горячка обуяла его, как случается с купцами, которых потом находят в канаве с разбитой головой.
Спровадив шкипера, купец хотел было зайти домой, чтобы сменить наряд на более подобающий для верховой езды и общения с людьми, приближенными к знати, как в лавку вбежал младший сын важника Петер.
— Герр Малисон, идём скорей, отец зовёт! — выпалил он, задыхаясь.
— Что случилось?
— Московиты случились!
Весовой амбар-мерница располагался у портовых складов, чтобы сподручнее было таскать крупные партии товара с кораблей и грузить на корабль. От рынка было не видать, что там творилось.
Быстрым шагом Малисон пересёк рынок и Якорную улицу, отделяющую порт от торговой стороны. На площади возле мерницы стояли гружёные хлебными кулями возы и толпились у ворот мужики с пыльными спинами возничих и шляпах с высоким верхом-пеньком.
Пшеница была зашита в девятипудовые мешки, отмерена ещё в Москве и перевешиванию не подлежала. В Ниене её должны были сгрузить на королевский хлебный склад, откуда продадут с наценкой всем желающим или увезут в метрополию. И хотя английские купцы хитростями и прямым неисполнением закона перебивали хлебную торговлю в Москве, Холмогорах и Архангельске разным голландцам и прочим немцам, Ниен как складочное место для торговли с Русью начинал перетягивать одеяло на себя.
На шведской земле англичанам не кланялись.
Значит, дело было не в хлебе.
Малисон протиснулся в весовую. Под высокой крышей гулко звучали голоса. Возле входа были сложены круги воска. Посередине амбара к толстенной балке были подвешены кованое коромысло с чашами на цепях, напротив у стены — будка важни, в которой хранились меры и гири. Около весов собрались спорщики — городской весовщик Хенрикссон, старший
— Чего не поделили, добрые люди? — миролюбиво обратился он к москвичам, дабы унять их, а потом спросил по-шведски весовщика: — Сейчас их успокою, чем они недовольны?
Хенрикссон пустился в объяснения. На челе Ивана Якимова проступило облегчение, только Тимошка Зыгин сверкнул на купца бешеными глазами.
«Привяжется же чёрт, — подумал Малисон. — Ох, не к добру».
Выяснилось, что москвичи привезли не только хлеб, но и воск, из-за которого разгорелся сыр-бор. Они приволокли свою фунтовую гирю и, в разгар взвешивания, выставили её для сравнения. Шведская гиря малость перетянула. Москвичи возмутились и потребовали учесть разницу или заново всё перевесить.
— Наша надёжная, вона клеймы! — гомонили москвичи как грачи, ворочая гирю и указывая на поверочный оттиск. — А немецкой веры нету.
— Это у меня надёжная, она опечатана печатью в Стокгольме! — не знающий русского языка Хенрикссон отлично понял без перевода и повернул свою гирю, указывая на клеймо, видимо, проделывал сегодня не в первый раз. — Можем принести гирю в ратушу и там сравнить с образцом.
— Что ты мне втюхиваешь, немчура драная? — вскипел Тимошка, который тоже понимал шведа без толмача, своими чувствами. — Я тебя наизнанку выверну и в яму выкину…
— Начинай прямо сейчас, — хладнокровно ответил Хенрикссон, привычный к любым выходкам за годы службы ниенским весовщиком. — Я пока пошлю за фогтом.
«Только этого здесь не хватало», — Малисон хотел избежать вмешательства властей, потому что вслед за кронофогтом явятся солдаты из крепости, и легко может дойти до насилия. Он не желал доводить до беды своих и хотел поддержать славу надёжного разводящего.
— Погоди-ка, — унял он весовщика и оборотился к Якимову. — Чего вы сюда воск принесли? Отдали бы мне, у меня бы и взвесили. Я вам цену дам хорошую, чай, свои люди.
— Да, вот, не сообразил, Егор Васильевич, — молвил московский старшина. — Прибыли к немцу, так и торгуем с немцем, а ты же по всему наш, русский. Вот у меня в голове и не сошлось.
— Это не беда, — сказал Малисон. — Ты ему собрался воск продать?
— Ты чего лезешь? — Пим де Вриес почуял, что его сделка вот-вот накроется, потому что русские сейчас договорятся. — Ты пришёл, и здесь самый главный?
— У нас свободный рынок, — осадил его Малисон. — Кто кому хочет, тому и продаёт, верно, Иван?
Последнюю фразу он повторил по-русски, и Якимов сразу закивал, дескать, товар его, а, значит, решает он.
Пим де Вирс покраснел, словно собирался вскипеть, а Малисон спросил москвичей:
— Сколько он предлагает за фунт воска?
— Мы ещё не договорились, — усмехнулся Якимов. — Я хотел десять эре, он начал с шести, но поднял до семи и тридцати двух пенязей.
— Значит, торг не окончен? — у Малисона от сердца отлегло. — Вы же не условились? — сказал он по-шведски, повернувшись к де Вриесу.