Зверь в океане
Шрифт:
Однако, кроме страха, я испытывал еще и жгучее любопытство. Я ловил себя на том, что хотел бы присутствовать при этом… Что же означали образы, посланные из прошлого, как не предупреждение, сигналы «Будь осторожен!!!», «Держись от него подальше!!!»?
Мать часто напоминала мне об этом создании.
Почему-то она называла его Ноем.)
Но сегодня мне снился кошмар, недавно пережитый наяву. Кархародоны снова шли в атаку. Теперь это были не призраки в мерцающем сознании Лимбо (иногда я проникаю туда как насильник в дом невинности
Древние, как океан, твари охотились за мной – и я не винил их в этом. Акулами руководил инстинкт. Но что такое инстинкт, если не закодированное послание из прошлого? Для меня это одновременно предупреждение, оставленное матерью-природой в непостижимых глубинах акульего мозга, и моя предсмертная записка, отпечатанная в извилинах собственного серого вещества.
Даже во время схватки мне не было так страшно, как теперь, в кошмаре.
От слепящего ужаса спасала ночная тьма, а сейчас я ВИДЕЛ их – созданий, нарушивших древний кодекс поведения. Приоткрытые пасти (рваные гноящиеся раны) приближались с четырех сторон… Обнажались полукружия челюстей, усеянных зубами, которые были похожи на ряды кресел в амфитеатре, сооруженном для кровавых представлений (моя чертова эрудиция услужливо подсовывала мне самые нелепые сравнения!)… Я слышал гулкие подводные звуки – «чомп! чомп! чомп!»… И была эта вечная, не рассеивающаяся муть перед глазами – такая грязная по сравнению с хрустальной прозрачностью воздуха… Однако там, НАВЕРХУ, меня неизменно охватывают сильнейшие приступы агорафобии – даже тогда, когда я, трусливо озираясь, вползаю на какой-нибудь чудом уцелевший плот в поисках самки…
Короче говоря, кархародоны начали жрать меня – пока еще во сне. Я обнаружил, что увеличился в размерах, раздулся, будто мертвый кит, и всплыл, превратившись в отвратительную розовую массу. По моему животу бродили давно вымершие чайки и, злобно косясь, выдирали клювами кусочки мяса. А снизу – снизу питались большие белые… Надо мной парил альбатрос; его силуэт пересекал диск ослепительно сиявшего солнца. Во всем этом была непостижимая красота. Как в человеческой музыке, которой я никогда не слышал наяву…
Под конец отчаяние пронзило меня снизу доверху ледяной иглой. Игла парализовала дыхательный центр; я превратился в сгусток мертвых клеток, от которого отделился скат-манта – моя темная душа – и ушел в глубину, взмахивая «крыльями». А мертвая плоть всплыла к адской прозрачной голубизне и облакам – как всякая дохлятина…
На границе сна и смерти меня поджидала тень Лимбо – невинного счастливчика, не подозревающего о том, что и он должен умереть. Он проникает в мои сновидения всякий раз, когда хочет сообщить нечто важное. На этот раз кит сохранил информацию, извлеченную неведомым мне образом из сознания издыхающего кархародона.
Древний монстр, убитый Лимбо, был не единственным и не самым смертоносным представителем своего вида. Где-то осталась самка, носившая в своей матке чудовищные эмбрионы, самка, на которую двуногий пастух успел воздействовать неизвестным кодом. Мегалодоны размножались под его контролем. То были будущие хозяева будущего мира. А это означало, что шансов дожить до зрелости у меня было не больше, чем у раненой сельди, оказавшейся под пристальным вниманием акулы-молота…
Мой
5
После кошмарного сна меня ожидал сюрприз – на этот раз приятный. Правда, я, глупец, не сразу понял, какой подарок преподнесла мне судьба, и чуть было не упустил редчайший шанс.
Оказалось, что не все мои киты отдыхали или совершали печальный ритуал. Один молодой любопытный самец отправился на место схватки Лимбо с мегалодоном, привлеченный затухающими сигналами. Он был еще глупее меня, этот шестиметровый малыш. Он вполне мог попасть в ловушку и нарваться на уцелевших акул, до сих пор пребывавших под воздействием кода агрессии. Тогда уже никто не успел бы приплыть ему на помощь. Мы находились слишком далеко.
Была и другая опасность, еще не знакомая мне. Я осознал ее гораздо позже, а косатки, наверное, не осознают никогда. Марионеткам неведомо, к чьим рукам или мозгам тянутся незримые нити…
Он принес ЭТО в пасти – нечто полудохлое, жалкое, поставившее на кон все и безнадежно проигравшее… Смерть для такой безрассудной твари – закон, приговор океана, итог противодействия слепой природе. Но я был прозревшей частью этой самой природы. И прозрение оказалось настолько ошеломляющим, что на некоторое время я потерял контроль.
Существо пробыло в воде в одиночестве больше полусуток. Если бы не косатка, оно протянуло бы еще совсем немного. Жажда, голод, усталость, а может быть, и помешательство сделали бы свое дело. Вместе с ним пошли бы ко дну мои надежды. Но и самец обошелся с существом не слишком деликатно. Что ж, его можно понять – для него этот отчаянно трепыхавшийся кусок мяса был неразрывно связан с кархародонами, с образом ВРАГА…
Жизнь покидала существо, и, вероятно, оно уже не представляло никакой ценности. Но инстинкт оказался мудрее. Самец уловил некую связь, подобие между моими излучениями и аурой обреченной на смерть твари…
Я увидел ЭТО, едва разомкнув веки после кошмара. Двуногий в челюстях косатки – зрелище необычное, исключительное. Интересно, давал ли кит ему дышать? Если нет, мне оставалось только осмотреть труп.
Когда малыш подплыл ближе и вынес добычу на поверхность, мне показалось, что медуза ужалила меня пониже спины. Я рассматривал ТЕЛО. Я увидел перепонки между пальцами, выпуклые молочные железы, широкие бедра, округлый живот, темный треугольник в паху… САМКА!!!
Я мгновенно сопоставил облик существа с обликом единственной двуногой самки, которую я знал за всю свою жизнь, – своей матери. Что касается физиологии, подобие было несомненным. А эта к тому же была совсем молодой, хотя и похожей на мертвую рыбину. Мертвую?!..
Через секунду шок прошел. Я испугался, что уже слишком поздно. Если она погибнет, я не прощу себе этого. До конца своих дней я буду считать себя идиотом, и это будет вполне заслуженно.
Когда малыш разжал челюсти, на плечах и боках самки обнаружились лиловые цепочки кровоподтеков от его зубок. Она была без сознания. Я схватил ее за ноги и втащил в свою корзину. Ее кожа была скользкой и холодной. Старый вертикальный рубец пересекал ребра. Трудно было понять, что оставило такую отметину.